Он откашливается и заводит свое:
— Мы не обязаны…
— Да знаю я, что вы не обязаны, — говорю. Так мне хотелось ухватить его за шиворот и встряхнуть хорошенько! Но я понимала, что толку от этого не будет — не такой это человек. Да и мама всегда повторяла, что на мед куда больше мух поймаешь, чем на уксус, и я давно убедилась, что оно так и есть. — Я знаю, но подумайте, от какого горя и мучений вы б меня избавили этим звонком! И если вы захотели бы хоть немножко поправить дело — не потому, что должны, а потому, что захотели, — то, пожалуйста, скажите мне, открыл ли он здесь новый счет или мне надо начинать рыть землю вокруг моего дома. Ну, пожалуйста! А я никому про это не скажу. Господом Богом клянусь!
Сидит смотрит на меня и барабанит пальцами по трем этим зеленым листам. Ногти чистые, ухоженные, словно бы он маникюр у профессионала делал — только навряд ли, говорим-то мы о Джонспорте в шестьдесят втором году. Думается, их ему жена в порядок приводила. И чистенькие эти ногти глухо так постукивали, когда опускались на бумагу, и я подумала: ничего он для меня не сделает, не такой он человек. Какое ему дело до жителей острова и их бед? Задница у него хорошо защищена, а на остальное ему плевать.
Ну и когда он заговорил, мне стыдно стало из-за всего, что я о мужчинах вообще думала, а о нем — особо.
— Я не могу выяснить этот вопрос, пока вы сидите тут, миссис Сент-Джордж, — говорит он. — Почему бы вам не пойти в «Веселый буек» и не выпить чашечку кофе со сдобой? По вашему лицу видно, что вам не помешает подкрепиться. Я присоединюсь к вам через четверть часа… точнее, через полчаса.
— Спасибо, — говорю. — Огромное вам спасибо.
Он вздохнул и начал собирать листы.
— Я, видимо, начинаю с ума сходить, — сказал он и нервно так усмехнулся.
— Нет, — говорю я ему. — Вы помогаете женщине, которой нигде больше помощи не найти.
— Помогать несчастным красавицам всегда было моей слабостью, — говорит он. — Дайте мне полчаса, а может быть, и чуть больше.
— Но вы придете?
— Да, — говорит он. — Приду.
И пришел. Правда, не через полчаса, а почти через сорок пять минут, и когда он наконец вошел в «Буек», я уж уверилась, что он для меня палец о палец не ударит. А тут мне по его лицу показалось, что ничего хорошего я от него не услышу. Так он выглядел.
Он постоял в дверях, осмотрелся, нет ли в кафе кого-нибудь, кто мог бы ему неприятность устроить, если б увидал нас вместе после бучи, которую я подняла в банке. Потом подошел к угловой нише, где я сидела, проскользнул за столик напротив меня и сказал:
— Они все еще в банке. Во всяком случае, значительная часть. Почти три тысячи долларов.
— Слава тебе, Господи, — говорю.
— Это, — говорит он, — хорошая сторона. А плохо то, что новый счет открыт только на его имя.
— Ну а как же! — говорю. — Он же не давал мне новой сберегательной книжки, чтоб я в ней расписалась. Я б тогда сразу поняла, что он затеял, верно?
— Многие женщины ни о чем не догадались бы, — говорит он, откашлялся, подергал галстук и быстро оглянулся на дверь, кто это колокольчиком звякнул. — Многие женщины без разговора подписывают все, что им дают подписать мужья.