И Вера, может, тоже, и, может, она всегда знала, что поссорились они в то лето не из-за такой дерьмовой причины — получить Хельге права по закону штата Мэн или не получить. Это просто было удобным предлогом, чтоб сцепиться. Когда Мак-Олифф спросил меня, из-за чего мы с Джо поссорились, я ему ответила, что причина, мол, сверху деньги, а снизу выпивка. Верхи ссор между людьми почти всегда совсем не похожи на то, что снизу, знаете ли, и вполне могло быть, что на самом-то деле они в то лето ссорились из-за того, что случилось с Майклом Донованом годом раньше.

Она с красавчиком убила его, Энди, — она ж только что прямо мне все не рассказала. И тоже вышла сухой из воды, но в семьях, бывает, кто-то подмечает всякое, о чем полиция и понятия не имеет. Такие, как Селена, например. Или такие, как Дональд и Хельга Донованы. Я все думаю, какими глазами они глядели на нее в то лето, до того, как устроили эту ссору в ресторане «У порта» и в последний раз уехали с Литл-Толла. Я все вспоминала и вспоминала, какими были их глаза, когда они на нее смотрели, — как у Селены, когда она на меня смотрела? Но нет, не помню. Может, со временем и припомню, только радости мне от этого никакой не будет, понимаете?

Одно я знаю твердо: такому сорвиголове, как Дон Донован, не следовало получать права в шестнадцать — ему бы повзрослеть не помешало бы, — а коли добавить к этому такую бешеную машину, так беды не миновать. У Веры ума хватало это понять, и, верно, она до смерти напугана была. Пусть отца она ненавидела, но сына любила сильнее жизни. Это я знаю. И все-таки подарила ему машину. Хоть она и была кремневой, но сунула эту мину в его карман — и карман Хельги заодно, — когда он еще даже школы не кончил и только-только бриться начал. Думаю, тут вина говорила, Энди. А может, я себе так внушаю, потому как не нравится мне думать, что тут еще был страх подмешан, что пара богатых деток вроде них могла использовать смерть отца, чтоб выцыганивать у матери все, что им в голову взбредало. Я, конечно, так не думаю… но ведь возможно, знаете ли… Да, возможно. В мире, где отец способен месяцами затаскивать дочь к себе в постель, по-моему, возможно все.

— Их нет в живых, — сказала я Гринбушу. — Вот что вы мне толкуете.

— Да, — говорит он.

— И в живых их нет больше тридцати лет, — говорю.

— Да, — говорит он опять.

— И все, что она мне про них рассказывала, было вранье.

Он опять прочистил горло — другого такого любителя откашливаться днем с огнем не найти, если судить по его сегодняшнему разговору со мной, — а когда заговорил, то почти по-человечески.

— А что она вам про них рассказывала, миз Клейборн? — спрашивает.

— Тут я подумала, Энди, и сообразила, что она очень много мне рассказывала с лета шестьдесят второго, когда приехала на остров, постарев на десять лет и похудев на двадцать фунтов в сравнении с предыдущим летом. Вспомнила, как она сказала мне, что, может, Дональд и Хельга приедут в августе и чтоб я запасла хлопья по-квакерски, потому как ничего другого на завтрак они есть не станут. Вспомнила, как она приехала в октябре — в ту самую осень, когда Кеннеди и Хрущев решали, не взорвать ли все к чертовой матери, — и сказала, что впредь я буду видеть ее куда чаще. «Надеюсь, что и детей тоже», — сказала она, но было что-то в ее голосе, Энди… и в ее глазах.