В великом молчании. Вот море! Здесь можем мы забыть о городе. Правда, и здесь еще его колокола доносят до нас звуки Ave Maria, но это только еще одну минуту! Теперь все молчит! Расстилается бесцветное море – оно не может говорить! Играет небо свою вечную немую вечернюю игру красными, желтыми, зелеными цветами – оно не может говорить! Сбегают в глубину моря каменистые мысы, как бы ища уединения, – они не могут говорить! Эта страшная, вдруг объявшая нас тишина прекрасна, величественна и наполняет чем-то сердце. О! притворство этой немой красоты! Как хорошо могла бы говорить она, и даже зло, если бы захотела! Ее связанный язык и ее счастье на лице – это притворство, чтобы насмеяться над твоим сочувствием! Пускай! Мне не стыдно быть предметом насмешки таких сил. Но я сострадаю тебе, природа, в том, что ты должна молчать, хотя бы тебе и связывала язык твоя злость; да! я сострадаю тебе из-за твоей злости! Вот становится еще тише, и чем-то большим наполняется сердце: оно боится новой правды, оно тоже не может говорить, оно само насмехается, оно само наслаждается сладкой злостью молчания. Мне не хочется не только говорить, но даже думать: должен ли я слушать, как за каждым словом смеется ошибка, воображение, ложь? Не должен ли я смеяться над своим состраданием, над своей насмешкой? О море! о вечер! Плохие вы учителя! Вы учите человека переставать быть человеком! Должен ли он вам отдаться? Должен ли он стать, как вы теперь, бесцветным, блестящим, немым, величественным, покоящимся в самом себе, возвышающимся над самим собою?