— Хлопцы, кто первый был?

— Казак Саблин, — ответил командир штурмовой группы Коровин.

— Товарищ Никитин, запишите в Журнал Боевых Действий, что первый в траншеи противника вошёл казак Саблин.

— Есть, — сказал начштаба.

— Так, там противника не было, — негромко, и неуверенно произнёс Аким, ему было как-то даже неудобно, что за такую ерунду, его вписывают в ЖБД.

Сказал он негромко, но полковник услышал и, сделав шаг к нему, спросил:

— А что, если бы противник был, не вошли бы?

— Вошёл бы, — ответил Саблин.

— Ну, тогда ничего не меняем, запишите казака, товарищ Никитин.

— Есть, — повторил начштаба полка, и командиры направились к штабному бронетранспортёру.

— Ишь ты, — сказал Юрка Жданок, взводный радиоэлектронщик, — тебе теперь, Акимка, никак медаль дадут.

— Никакую медаль ему не дадут, — произнёс урядник Коровин, — а вот в личное дело занесут.

— Надо было мне первому идти, — с досадой сказал Ерёменко.

— Так и шёл бы, я сначала тебя первым посылал, — произнёс урядник Коровин. — Отпихнул бы Саблина да сам первый пошёл бы.

— Ишь как Лёшка Ерёмекно расстроился, — язвил пулемётчик Вася Каратаев, — упустил запись в личное дело, на ровном месте упустил.

Казаки посмеялись, кто-то ткнул кулаком Саблина в плечо. Поздравил.

Хоть и не медаль, но хорошая запись в личном деле тоже не помешает. Но Саблин всё равно чувствовал себя неловко, награда была какая-то незаслуженная.

А в станицу с севера в клубах пыли уже вползали грузовики, их Второй Пластунский Казачий Полк был в голове колоны, а за ним пехотные части, казачьи, артиллерия. Бесконечный караван выплывал из моря пыли. Какие-то машины останавливались в станице, а некоторые проскакивали её, шли дальше и дальше на юг. Четвертый взвод, расположился под навесом у большого дома.

Восьми нет, а на термометре уже тридцать шесть. Пластуны смотрят на колонну, щурятся, ждут завтрака.

— Куда теперь их? — Лениво интересуется Стёпа Тренчюк, глядя на машины, что проезжают станицу, не останавливаюсь.

— На Аэропорт, — отвечает урядник Коровин.

— Евгений, а ты ведь был в этом Аэропорту? — Спросил радист Зайцев.

— Ага, — ответил замком взвода, — лет десять назад… Нет, девять по-моему.

— И что? — Продолжал интересоваться Зайцев.

— Тяжко было. Там нам так надавали китайцы, что вспоминать не хочется.

— А как там было-то? — Тоже заинтересовался гранатомётчик Хайруллин.

— Да создали перевес они солидный, нагнали аж две дивизии своих, артиллерии собрали немало. Первым делом по степи обошли, фланги обрезали, а потом и на центр навалились, головы поднять не давали — их артиллерия всё сметала, — урядник достал сигареты, закурил, — не поднять головы… Мы выскочили последние, едва успели, чуть в котёл нас не взяли. Выходили ночью через барханы, по дороге никак, они вплотную к ней подошли уже. «Санитарок» целых не было, раненых уйма, всех на руках тащили, столько снаряги бросили — горы. Пулемёты, мины… Горы всего.

Он курит, а все молчат, слушают, ждут. И урядник продолжает:

— А потом четыре месяца их оттуда выбивали. Четыре месяца беспрерывных боёв. По три атаки за ночь бывало. Подойдем, мины снимем, постреляем, получим малость — откатимся, снова идем, а они новые мины успели поставить, и так по три раза за ночь. Люди с ума сходили, оружие бросали… Отказывались в атаку идти. Судили их, расстреливали. Народу там полегло…