Зыбким был сон мальчика, неспокойным. То грезилась ему огромная, во весь тандыр, лепешка, пропитанная горячим бараньим жиром, и он чмокал губами, то виделся Алабай, приблудный щенок, которого Хаятолла мечтал вырастить и превратить в настоящую бойцовую собаку для состязаний, то за старой мечетью вдруг слышались ему автоматные очереди.

— Проклятье! — сонно бубнил отец, вздыхая на лежанке под ворохом одеял. — Нигде нет покоя.

Думая о завтрашнем дне, о неведомом дяде, у которого отныне станет жить он, племянник-бача, Хаятолла свернулся калачиком и незаметно уснул.

Разбудили его голоса. Хаятолла напряг слух, но угадывались только отдельные слова. Неясная тревога исходила от тяжелого, густого голоса ночного пришельца, удивительно напоминавшего голос муллы.

Хаятолла притиснулся ближе к двери. Да, он не ошибся: голос принадлежал мулле. Только теперь в нем не было сладких тягучих нот, что всегда так зачаровывали Хаятоллу и других учеников, которых мулла обучал грамоте; непонятные скорбь и угроза слышались Хаятолле в этом голосе.

Долгое, ничем не тревожимое молчание воцарилось за дверью после пугающего, загадочного утешения муллы: «Крепись, Нодир. Он принял смерть со словами — «Аллах акбар» — «Аллах велик»…

Потом отец шумно выдохнул, с силой ударил кулаком по ладони и глухо спросил:

— Когда?

— Третьего дня, на закате. Им некуда было деваться. Их зажали в ущелье. Твой брат прикрывал отход.

— Упокой его душу, аллах! Хорошая смерть.

Мулла, видимо, взмахнул четками, потому что было слышно, как мягко громыхнули отполированные костяшки нанизанных на нитку тяжелых бус.

— Запомни этот день, Нодир, — сказал мулла, будто произносил заклинание.

Отец снова вздохнул — глубоко, с присвистом.

— Я запомню. Очень крепко запомню. Но и люди тоже надолго запомнят его, уж я позабочусь об этом.

— Что ты задумал? — с тревогой спросил мулла.

— Да-да, они запомнят… Завтра джума, пятница, выходной. Местные власти собирают джиргу. На площади скопится много народу. Что же, тем лучше. Пусть советуются, на то и джирга. Но, клянусь, они крепко запомнят мое имя и имя моего брата. О-о!..

— Я, пожалуй, пойду. Скоро рассвет. — Мулла начал собираться. — Будь осторожен, Нодир. Сейчас шутить с властями стало опасно. Это сила, и с нею нельзя не считаться… Да, вот еще что! Совсем забыл. Твоя ханум…

— Моя ханум?!

— Не горячись, сначала выслушай. Сегодня днем, когда приезжали шоурави, твоя ханум вынесла кувшин и напоила водой танкистов и эту русскую докторшу. Люди все видели. Ты ее проучи немного, Нодир. Наши женщины должны знать свое место, а то, чего доброго, возомнят о себе бог знает что или, еще хуже, начнут вмешиваться в мужские дела.

— Ах, женщина, ах, несчастная!..

Отец проводил муллу до ворот, но сам еще долго не возвращался, все ходил и ходил по двору, вздыхая. Под ноги ему подвернулся щенок, и он так двинул его йогой, что пес отлетел к дувалу, шлепнулся о крепкий сырцовый кирпич стены, а голоса не подал — должно быть, перехватило дыхание.

«Алабай! — Хаятолла закусил губу. — Бедный мой Алабай…»

Между тем дальние барханы начали светлеть, проявляться из темноты, и отец потормошил притворившегося спящим Хаятоллу за плечо.