Аткинсон рассек воздух розгой, а потом задал мне традиционную порку в количестве четырнадцати ударов.

Вообще-то телесные наказания в нашей средней школе отменили года четыре назад, но Аткинсон реставрировал их специально для меня. По-моему, розги запретили по всей стране, хотя на все сто не уверен; знаю только, что я был одним из последних выпоротых подростков в Британии. Никто, правда, по этому поводу особенно не переживал. Кроме меня.

Если не ошибаюсь, мы досчитали до семи, после чего я убрал руки и сказал Аткинсону, что вторую половину порции он может приберечь для себя. Директор попытался сгрести меня в охапку, чтобы отвесить еще пару-тройку ударов, но я его отпихнул, и он принялся неуклюже бегать за мной по кабинету. Догонялки закончились лишь тогда, когда я во весь голос крикнул:

— Нет, ни за что! Вы не заставите меня гладить ваш член!

Уловка сработала. Аткинсон немедленно объявил о том, что я отчислен из школы. Скорее всего старый хрен давно припрятывал эту карту в рукаве, потому что письмо на имя моих родителей уже ждало меня на столе у секретаря. Очень даже предполагаю, что директор просто хотел отвести душу, излупив меня как следует, ведь он знал, что за это ему ничего не будет. Перед Аткинсоном маячила пенсия, он был толстым, одышливым стариком, до смерти уставшим от маленьких поганцев вроде меня, которые чихать хотели на все его увещевания, так чего ему было терять, даже если бы кто-нибудь и узнал?

Правильно, особенно нечего, да и вообще к вечеру выяснилось, что на мою экзекуцию всем плевать, даже родителям.

— Получил по заслугам. Давно следовало задать тебе взбучку, — удовлетворенно кивнул отец. Что именно думала по этому поводу мамаша, не знаю, — потоки слез мешали ей внятно высказать свое мнение, однако, надо полагать, она не слишком отличалось от папашиного.

Высекли-то меня, может, и впервые, но поворот от школьных ворот я уж точно получал не однажды. Как я упоминал, Аткинсон стал последним из моих директоров, а всего их было шестеро. Я отходил в детский сад (единственное место, из которого меня не выперли), сменил две начальных школы и три средних. В заведении Аткинсона я провел меньше года, а он уже вышвырнул меня на улицу! Как вам такое понравится?

С другой стороны, надо признать, выбора у Аткинсона не было. Я, видите ли, отколол такую штуку… Хотите знать какую? Уломали, поделюсь.

Я ограбил школьную кондитерскую лавку.

Тю, скажете вы, чепуха. Что тут такого страшного? Подростки грабили кондитерские с тех самых пор, как на свете появились первые и вторые. Разница лишь в том, что я совершил ограбление посреди бела дня и с пневматической пушкой.

— Гони деньги и сладости! — потребовал я, ткнув стволом «уэбли» в маленькое окошечко.

— Ты что, шутишь? — удивился парнишка-продавец.

— Сейчас узнаешь, черт побери, шучу я или нет! Заполняй доверху, иначе разнесу череп! — Я сунул ему в руки свою спортивную сумку. — БЕГОМ!

Для острастки я пальнул в коробку с чипсами над головой продавца, а следующие десять секунд провел, бормоча «погоди-ка немного» и пытаясь перезарядить пушку. К тому времени, когда я снова пришел в боеготовность, этот говнюк уже захлопнул окошечко и нырнул под прилавок вместе с моей сумкой.