– Я слушаю тебя, говори, Павел Николаевич, – сказал он, положив трубку на место.

– Тебе от Амона привет.

– Спасибо. А кто это?

– Тот, которого трахнули в камере двенадцать человек, а ты его спас, задницу ему вытер собственным носовым платком, а потом в эту трахнутую задницу еще и расцеловал его. Взасос. Вложив всю свою страсть и нежность. Так вот этот самый Амон и велел тебе кланяться. Поцелуй, говорит, от моего имени Леонардушку. То есть тебя. Это ты – Леонардушка. А он – Амонушка.

– А доказательства? – спросил Анцыферов.

– Если завтра или послезавтра где-нибудь в черте города или в мусорной корзине городского прокурора найдется голова Ковеленова, это будет доказательством?

– Кто такой Ковеленов?

– Это важно? Я говорю – будет найдена голова Ковеленова. Я ее уже видел. В целлофановом мешке.

– А сам Ковеленов где?

– В других местах.

– Что, сразу в нескольких?

– Да. Нога в одном месте, рука в другом...

– А, – сообразил наконец Анцыферов. – Расчлененка.

– Вот именно.

Анцыферов сделал глотательное движение, подавился собственной слюной, закашлялся, вытер взмокший лоб платком, начал с болезненной старательностью протирать ладони, все время поглядывая по сторонам. А когда решился посмотреть в глаза Пафнутьеву, увидел, что тот весело посмеивается.

– Кто такой Ковеленов? – спросил Анцыферов, медленно включаясь в разговор.

– Мой человек.

– Не уберег, значит?

– Леонард! Ты неблагодарная свинья! – Нарочитая грубоватость, произнесенная с доброжелательной улыбкой, Пафнутьев это знал, может сойти с рук, стерпит прокурор, никуда не денется. – Я сохранил для тебя прекрасного начальника следственного отдела, вот он сидит перед тобой, – Пафнутьев раздул щеки и выпятил грудь, откровенно потешаясь над беспомощностью Анцыферова. – А ты жалеешь какого-то уголовника! Жаль мне его? Да, искренне жаль. Мы с ним не раз выручали друг друга, и потерять такого человека куда больнее, чем потерять кого-либо другого, хоть бы и тебя. Да, Леонард, да. Другого с такими способностями, с такой ответственностью и порядочностью я не найду. Да и искать бесполезно. Поэтому не тебе, Леонард, меня упрекать.

– Кто же может тебя упрекнуть? – нервно усмехнулся прокурор. – Есть такие люди на белом свете?

– Только я сам.

– Есть за что? – Анцыферов начал оживать.

– Есть, Леонард. Слишком долго я занимался этим делом, слишком долго я с тобой разбирался. Затянул.

– Хочешь ускорить?

– Хочу.

– Ожил, значит?

– Выжил. Так будет точнее. А оживать начал ты. Сейчас в каком-нибудь мусорном ящике сочится голова Ковеленова. Чья будет следующая... Не знаю. Но предположить могу.

– Остановись, Паша! – почти в ужасе произнес Анцыферов. – Остановись. Накаркаешь.

– К тому и стремлюсь, Леонард. После всего, что Амон рассказал о тебе... Оглядывайся по сторонам, Леонард. Я твой совет плохо выполнил, так хотя бы ты отнесись к моему серьезнее.

– Эта квартира, в которой ты томился... Кому она принадлежит?

– А! – Пафнутьев пренебрежительно махнул рукой. – Хозяин за хорошие деньги сдал каким-то приезжим, те заплатили вперед, жили в ней несколько месяцев... Договоров не подписывали, документы не составляли... Ты, Леонард, не переживай, твоих следов ни я, ни Шаланда там не обнаружили. Кое-где ты все-таки наследил, но не там. На квартире чисто.