– Сколько вам лет? – прервал ее следователь.

– Пятьдесят четыре года.

– Род занятий?

– Розничная торговля напитками, в Париже, рядом с улицей Шато-де-Рантье, в двух шагах от крепостных укреплений.

Подобные вопросы были необходимыми формальностями, которые соблюдались в начале допроса. Они давали задержанному и следователю время изучить и, если можно так выразиться, прощупать друг друга, прежде чем вступить в серьезную борьбу, как два настоящих врага, которые обмениваются несколькими ударами рапир с предохранительными наконечниками перед настоящей дуэлью на шпагах.

– Теперь, – продолжал следователь, – перейдем к вашим прежним судимостям. Ведь вас уже арестовывали?

Старая рецидивистка была хорошо знакома с порядком расследования, с механизмом составления досье криминалистического учета, одного из блестящих достижений французской юстиции, из-за которого практически невозможно скрыть свою личность.

– У меня были неприятности, мой славный следователь, – посетовала она.

– Да, и довольно многочисленные. Во-первых, вы были арестованы за хранение краденого.

– Но потом меня отпустили. Я чиста как первый снег. Моего несчастного покойного мужа обманули его приятели.

– Допустим. Но когда ваш муж отбывал срок, именно вас осудили за кражу. В первый раз вы провели в тюрьме один месяц, во второй – три месяца.

– У меня были враги, питавшие ко мне злость, а соседи распускали сплетни…

– В последний раз вас осудили за совращение несовершеннолетних девушек…

– Они плутовки, мой славный господин, бессердечные малышки… Я оказала им услугу, а потом они оболгали меня, чтобы причинить мне вред… Я всегда была чересчур доброй…

Список злоключений так называемой порядочной вдовы еще не был исчерпан, но господин Семюлле счел бесполезным продолжать.

– Таково ваше прошлое, – подытожил он. – В настоящем – ваше кабаре стало прибежищем злоумышленников. Ваш сын арестован в четвертый раз. Нами доказано, что вы поощряли его гнусные наклонности. Ваша невестка каким-то чудом осталась порядочной и трудолюбивой женщиной, но вы так дурно с ней обращались, что комиссару квартала пришлось вмешаться. Когда она ушла из вашего дома, вы захотели отобрать у нее ребенка… чтобы воспитать малыша так, как вы воспитали его отца, разумеется.

Старуха подумала, что настал подходящий момент, чтобы разжалобить следователя. Она достала из кармана новый носовой платок, жестко накрахмаленный, и принялась энергично тереть им глаза, чтобы вызвать хотя бы слезинку. С тем же успехом можно было пытаться вызвать слезы у пересохшего пергамента.

– Горе мне! – причитала вдова Шюпен. – Надо же, заподозрить меня в том, что я хотела причинить вред своему внуку, моему бедному малышу Тото!.. Да я была бы хуже диких зверей, если бы хотела обречь на погибель свою кровинушку!..

Но эти стенания, похоже, не растрогали следователя. Старуха, заметив это, тут же изменила свое поведение и тон и начала искать себе оправдание. Прямо вдова Шюпен ничего не отрицала, однако все сваливала на судьбу, которая обошлась с ней несправедливо, на судьбу, которая благоволит к одним, отнюдь не лучшим из лучших, и доставляет неприятности другим.