Заключенный смирился. Он встал на стул, как ему велели. Лекок, вооружившись перочинным ножом, принялся ловко соскребать кусочки грязи, прилипшие к коже.

В любом другом месте над занятием Лекока – таким таинственным, странным и одновременно гротескным – посмеялись бы. Но только не в канцелярии тюрьмы. В этой передней Суда присяжных самые незначительные действия приобретают зловещий характер. Смех мгновенно застывает на губах, и никто ничему не удивляется.

Все присутствующие, от директора тюрьмы до последнего из надзирателей, видали и не такое. И никому из них не пришла в голову мысль спросить молодого полицейского, по какому наитию он действовал.

Но было очевидно, что задержанный будет скрывать от правосудия свою личность, что нужно во что бы то ни стало ее установить, что, вероятно, Лекок придумал способ, как это сделать.

Лекок быстро закончил, собрав на газету полную пригоршню черноватой пыли. Эту пыль он разделил на две кучки. Одну кучку он завернул в бумагу и положил в карман. Показав на другую кучку, он сказал директору тюрьмы:

– Прошу вас, господин директор, взять эту пыль на хранение и опечатать ее на глазах задержанного. Нельзя, чтобы потом он стал бы утверждать, что эту пыль заменили другой.

Директор тюрьмы сделал, как его просил Лекок. Пока он завязывал веревкой и опечатывал небольшой мешочек с пылью, это «вещественное доказательство», убийца пожимал плечами и усмехался.

Но под столь циничной веселостью Лекок угадывал мучительную тревогу. В качестве компенсации случай наградил молодого полицейского этим маленьким триумфом, но дальнейшие события опровергли все предположения Лекока.

Убийца не высказал ни единого возражения, когда ему велели раздеться и сменить одежду, запачканную кровью, на костюм, предоставленный администрацией тюрьмы. Ни один мускул на лице убийцы не выдал тайны его души, когда его подвергали унизительному обыску, который заставлял краснеть до корней волос самых отъявленных мерзавцев.

С полнейшим равнодушием убийца позволил надзирателям причесать ему волосы и бороду, осмотреть рот, дабы убедиться, что он не прячет ни одну из часовых пружин, способных перерезать самые прочные прутья решеток, ни один из микроскопических кусочков графита, которыми пользуются преступники, чтобы писать записочки, так называемые малявы, которыми они обмениваются, спрятав в мякиш хлеба.

Когда формальности были закончены, директор тюрьмы вызвал жандарма.

– Отведите этого человека, – сказал он, – в одиночную камеру номер три.

Задержанного не надо было тащить силком. Он в сопровождении жандарма вышел, как и вошел, словно завсегдатай, который знает, куда идти.

– Ну и бандит!.. – воскликнул секретарь.

– Это вы так думаете!.. – возразил Лекок, немного озадаченный, но по-прежнему преисполненный решимости.

– О!.. В этом нет сомнений, – заявил директор. – Этот парень – опасный преступник, рецидивист, это совершенно ясно… Мне даже кажется, что он уже был нашим клиентом… Я готов в этом поклясться…

Таким образом, умудренные опытом люди разделяли мнение Жевроля. И лишь у одного Лекока была собственная точка зрения.