– Слушай, – нетерпеливо произнесла наша предводительница, – сейчас не до тебя. Через полчаса начинаем, а у нас еще сцена не подготовлена. Скажи прямо, что тебе надо, и гримируйся.

Я даже ногой топнула от отчаяния. Как можно быть такой тупой? Объясняют же тебе по-человечески – нет голоса! Я с новой силой заколотила себя по горлу и с остервенением стала тыкать пальцем в записку. Видимо, выражение лица у меня сделалось совершенно зверское, и наших театралов проняло. Они обступили меня, растерянно охая и ахая, задавая совершенно бессмысленные вопросы и давая не менее бессмысленные советы:

– Ой, Сашка, а что же теперь делать?

– А шепотом ты тоже не можешь говорить? Ну-ка, пошепчи чего-нибудь.

– Ей нужно съесть мороженое или погрызть фруктовый лед! Говорят, клин клином вышибает!

В самый разгар дебатов появился наш ведущий артист Горохов, выслушал все версии по моему скорейшему излечению, потом схватил меня за руку и поволок вниз, в столовую. Усадив меня за столик, он исчез на пять минут, затем материализовался с двумя бутылками крепкого пива и граненым стаканом. Темная жидкость, булькая и пенясь, быстро заполнила емкость.

– Пей залпом, – приказал Борька. – Только осторожно, не обожгись.

Я удивленно уставилась на него. Разве пиво – такой напиток, которым можно обжечься? Но спорить, к сожалению, было нечем, и я послушно глотнула. Фу, какая мерзость, вскричал мой внутренний голос. Горячее пиво! Никогда не пила ничего противнее! Я посмотрела на Борьку и отрицательно покачала головой.

– Не нравится? – спросил тот. – Все равно пей. Единственный радикальный метод при потере голоса. Через час заговоришь.

Я скривилась, как только могла, демонстрируя полное отвращение и к напитку и к гороховскому врачебному опыту, но все же принялась пить, давясь и останавливаясь, чтобы передохнуть.

– Слышь, мать! – со смехом сказал Борька, наблюдая за моими мучениями. – Должен тебе сказать, что в немом варианте ты нравишься мне гораздо больше. Со звуком ты слишком шумная. Ну как, полегче стало?

Я сосредоточилась на ощущениях в горле и удивленно кивнула.

– То-то! – удовлетворенно сказал Горохов. – Ну, тогда еще пару стаканчиков, для закрепления. Актриса из тебя сегодня все равно никакая, а здоровьем пренебрегать нельзя.

Я хотела сообщить Горохову, что с прошлой субботы спиртного больше не употребляю. Мы с Янкой справедливо решили, что и без алкоголя нашей с ней дурости хватит на пятерых. Но Борис обрывал на корню все мои попытки общаться.

– Вашу миниатюру придется выкидывать из концерта, – вздохнул он, влив в меня в общей сложности полторы бутылки за десять минут. – Нельзя же выпускать на сцену больную артистку, да к тому же немую и пьяную в лоскуты.

В итоге наш номер был снят. Его заменили выступлением самого Горохова, а меня усадили в зрительном зале возле окна, где я могла вдыхать тяжелый запах пыльной драповой шторы и горевать о своем несостоявшемся дебюте.

«Вот тебе и выступила!» – причитала я про себя. Два месяца готовилась, учила, репетировала. Хотела блеснуть перед Генычем в этой роли. Блеснула! А как все великолепно задумывалось! Я на празднике, в объятиях Геныча, в то время как Кирилл отвлекает Ольгу… Стоп! Боже мой! Кирилл! Как же я забыла? Ведь мы с ним договорились, что он сегодня приедет в институт. Я закрутилась и не позвонила ему. Что же я наделала?! Представляю, что он мне скажет, если сейчас приедет и узнает, что никакой необходимости в его присутствии уже нет.