Именно этот восторг, а не звук шагов и не вкус крови во рту не выходит из головы у Ибрагима, когда он впервые после нападения мирно засыпает.

Сейчас два часа ночи, но я хочу записать, пока все события свежи в памяти.

Телефон зазвонил в полночь, и я, конечно, сразу подумала, что умер Ибрагим. А что еще придет в голову в таких обстоятельствах? Кто звонит в полночь? Когда мы уходили, он выглядел хорошо, но я всякого навидалась. Я добежала до телефона за два звонка.

Это была Элизабет. Она первым делом сообщила: «Это не Ибрагим», и мне сразу полегчало. Она бывает чуткой, когда старается. Сказала, она понимает, что уже полночь, но мне необходимо что-нибудь накинуть на себя и как можно скорее подойти к ней в Рёскин-корт, 14. Я спросила, захватить ли термос, но, оказалось, там есть чайник, и моя задача — донести себя. Конечно, термос наполнить недолго, но попробуйте в полночь объяснить это Элизабет.

Я направилась к Рёскин-корт. В темноте на улице очень славно. Дорожки освещены редкими фонарями, а в кустах шуршат зверьки. Воображаю, что думали лисы: «И куда эта старуха собралась?» — да я и сама думала о том же. Было холодно, но я надела кардиган от «Маркс и Спенсер» — идеальный для таких дел. Как раз вчера доставили несколько покупок. Я об этом не упоминала, потому что невозможно записать все. К примеру, вчера я поставила размораживаться лазанью и начисто о ней забыла. А вы об этом только сейчас узнали.

Мне открыли нижнюю дверь. На лестнице у меня, честно говоря, сердце бешено колотилось — ведь неизвестно, что там ждет. Я толкнула дверь и увидела бедняжку Поппи — она сидела в кресле и дрожала. Напротив нее, тоже в кресле, сидела Элизабет, но она не дрожала. Другой мебели не было. Здесь прятался Дуглас — это я угадала.

— Поставь чайник, Джойс, — попросила Элизабет. — У Поппи шок.

Произнесла она это начальственным тоном, но я поняла, что не нарочно — она просто старалась держаться профессионально.

Видели бы вы, кстати, эту кухню: две кружки, две тарелки, два стакана, две миски, остатки хлопьев для завтрака, немного белого хлеба, в холодильнике — чуток тофу и миндального молока. В одном из шкафов нашлись чай и кофе, так что я сунулась в комнату, прервав разговор Элизабет с Поппи, и спросила девушку, пьет ли она с молоком и сахаром, а она сказала, что не откажется от чая с кардамоном и личи, и я покивала, будто это обычное дело, — хотя в наши дни, как я понимаю, так оно и есть, — и шмыгнула обратно в кухню. Боже мой, ну и длинное же предложение выписалось! В книге мне посоветовали бы где-нибудь поставить точку. После «личи»?

Я налила и вскипятила чайник, торопясь вернуться в комнату и узнать, что стряслось. Если это квартира Дугласа, то где же он сам? Я залила кипятком чайный пакетик — он был сшит из серой ткани, но мало ли кому что нравится — и задумалась, положено ли оставлять его в чашке или нужно подождать и вытащить? В первом случае я могла бы побыстрее вернуться к Элизабет и Поппи, но вдруг так не делают? Джоанна, как все дочери, наверняка знает. Но тут я услышала, как в туалете сливают воду, и, к черту этикет, оставила пакетик в чашке и вышла в гостиную.