Холл потянулся надо мной и одной ручищей выдернул Тру из постели.

Бутылку из-под пива он бросил на пол, и та крутилась и крутилась на половицах. Холл притиснул Тру к стене и держал так, словно собирался подвесить на гвоздь, как картину.

— Чего сказала? — промычал он.

Тру показала ему язык, и Холл как завопит: «А ну не смей!..» Оторвал ее от стены и прихлопнул обратно. Я поняла: если Холла сейчас же не остановить, он сделает Тру по-настоящему больно. Я и прежде видала пьяного Холла в похожем настроении, он тогда расквасил губу мистеру Хопкинсу, бывшему нашему соседу, да еще и пнул его, когда тот упал.

— Холл? — тихо позвала я, свешивая ноги с кровати.

Он не ответил, только засопел громче.

— Девяносто девять бутылок на стене… — запела я.

А Холл почти прижался лицом к лицу Тру и заорал:

— Здесь нет твоей матери, так что защищать тебя некому. Еще раз заговоришь со мной таким тоном — всю душу из тебя вытряхну, неделю ходить не сможешь, ты, маленькая…

— Отпусти меня сейчас же, фуф…

— Девяносто девять бутылок на стене! — завопила я, только бы Холл не расслышал ответа Тру. — Девяносто девять бутылочек пива! Берется одна, пьется до дна, сколько осталось их на стене? — Не спуская с него глаз, я нашарила ночную рубашку, которая валялась у кровати. — Холл…

Он позволил Тру сползти на пол, будто напрочь забыл про нее, и затянул:

— Девяносто восемь бутылок на стене…

Я взяла Холла за руку и повела по коридору в гостиную. И мы вдвоем распевали эту глупую песню, пока не дошли до восьмидесяти восьми бутылок, и тогда Холл захрапел на нашем красно-коричневом диване.

Когда я попятилась к двери, Тру сидела на стульчике у пианино. С одним из маминых разделочных ножей в руке.

Лучше магазина, чем «Файв энд Дайм» Кенфилда, нет во всем мире. Там даже пахло приятно из-за ящика со стеклянным окошечком, где лежали всякие-всякие конфеты — и маленькие бутылочки с вкусной красной жидкостью внутри, и цветные пуговки зефира, и тянучки «Би-Би Батс» на палочках, а сбоку стоял маленький автомат, который весь день напролет делал свежий попкорн.

Деревянные полы там волнисто-рыжие, а прилавки небольшие, зато набиты товаром, который миссис Кенфилд, похоже, собирала долгие годы, чтобы потом продавать людям. Во всей семье Кенфилдов она самый приятный человек. Хотя Дотти, наверное, тоже была довольно приятная, пока не растворилась в воздухе. Вот мистер Кенфилд, он угрюмый. Мама говорила, он такой потому, что так и не оправился после происшествия с Дотти. А когда я спросила, между прочим так, а что стряслось с Дотти, мама одарила меня своим взглядом «ну, и кто наделал на ковер?» и велела не совать мой нос в чужой вопрос.

В магазине Кенфилда был даже отдел с домашними животными, где мы с Тру однажды купили черепашку, которую назвали Элмер, а еще там продавались семена для садоводов, и карандаши, и брусочки мыла «Айвори». Все дамы в районе приходили за покупками в «Файв энд Дайм» прямо в бигудях, чтобы понравиться своим мужьям, когда те придут домой с завода, так что магазин порой напоминал салон красоты.