Тру, ухватившись за прутья ограды, смотрела, как мистер Браун бросает Сэмпсону остатки обеда.
— Ага.
— Утром приходили полицейские, просили не забывать запирать двери.
Арти вдруг резко нагнулся и принялся закатывать штанины. Надумал, наверное, охладиться в Медовой протоке — по нашему примеру.
— Вы бы с Салли поосторожнее. Мама говорит, что больше не выпустит сестер из дому поодиночке после того, как зажгутся фонари. Говорит, это опасно. На свободе разгуливает какой-то псих, у которого не все дома.
Я смотрела на Сэмпсона и думала, что с таким нечего было бы бояться. Вон какие большие волосатые ручищи — сразу видно, в жизни не допустит, чтобы с тобой случилось что-то плохое. И тогда, будто догадавшись, о чем я думаю, Сэмпсон посмотрел мне прямо в глаза и взмахнул лапищей. И я помахала в ответ.
— Прекрати, — сказала Тру, дернула мою руку вниз и огляделась по сторонам, не видел ли кто. Французская шляпка сбилась на глаз, и она дернула ее назад на затылок. — Он не здоровается. Он просто горилла и гоняет мух, боже-ты-мой…
— Вот и неправда! — возразила я и потянулась к Сэмпсону над оградой, так мне хотелось погладить его пушистый мех. — Он намного, намного лучше, чем просто горилла. — Я помахала еще раз, и в ответ Сэмпсон подбежал к краю ямы, поглядел мне в глаза и хлопнул себя в грудь, опять и опять. — Он великолепен.
Глава 11
Почти каждую среду нынешнего лета мы с Тру (это имя — сокращение от «Трубача», а вовсе не от «Труди», как все воображают) навещали миссис Галецки. По правде если, то Тру зовут Маргарет, но наш папа (перед тем как погибнуть) назвал ее Юный Трубач, потому что она не заплакала, а загудела, как труба, когда наступила на ржавый гвоздь на заднем дворе у Эмберсонов, после чего ей сделали укол. Так она стала Трубачом, а потом и Тру, для краткости. А я иногда называю ее Тру-Гений, потому что она очень-очень умная, ей еще и семи не было, а она уже знала столицы всех штатов до единого. Так вот, мы с Тру почти каждую среду ходим к миссис Галецки, помогать Этель. Я читаю миссис Галецки книжку, когда Этель усадит ее в кресло-каталку и выкатит на закрытую веранду позади дома, потому что миссис Галецки нравится глядеть на дикую яблоню во дворе. Голова у нее вечно дергается, но ум все равно острый, вовсе не как у нашей бабушки, у которой затвердели артерии, так что она даже заставляла звать себя «Бабуся Мария Антуанетта». Она была мамой моего папы. Оба наших дедушки уже умерли. Наша мама тоже умирает. Мы с Тру ходим навестить нашу другую бабушку на 59-й улице, приносим ей бутылочки с содовой и выжимаем насухо ее нижнее белье и носки дядюшки Пола. Дядюшка Пол повредился умом из-за того, что его мозг здорово пострадал, и ему приходится жить с бабулей, чтобы она могла за ним присматривать. А вот еще одно благое дело: я написала письмо маме. Детей в больницу не пускают, так что мне придется отправить письмо по почте, но у меня нет денег на марку, поэтому письмо я пока не отправила. Письмо мое такое: