В соседней комнате кто-то храпит.

За окном лунный свет заливает газон, а трава блестит, будто вырезана из жести. Я думаю о ней, а потом вдруг просыпаюсь от звонка будильника на телефоне. Уже, видимо, давно звонит.

Мычу спросонья и бросаю подушкой в Сэма. Он нехотя поднимает голову.

Мы тащимся в общую ванную. Там мальчишки с нашего этажа вовсю чистят зубы и заканчивают водные процедуры. Сосед брызгает водой себе в лицо.

Чайават Тервейл, обмотав вокруг талии полотенце, вытаскивает из корзинки пару одноразовых резиновых перчаток. Над корзинкой плакат: «Наденьте перчатки: защитите своих одноклассников».

— И снова Уоллингфорд, — объявляет Сэм, — не комната в общежитии, а настоящий дворец; не жидкая гадость вместо кофе, а настоящее лакомство; не душ, а…

— Радуешься утреннему купанию? — интересуется Кайл Хендерсон. Сам он уже оделся и мажется гелем для волос. — В душе, наверное, будешь думать обо мне?

— Из-за таких мыслей придется мыться в два раза быстрее, — не теряется мой сосед. — Боже мой, старый добрый Уоллингфорд!

Я смеюсь, кто-то в шутку стегает Сэма полотенцем.

После душа времени на завтрак не остается, поэтому я, пробегая через холл, наливаю кофе, который заварил себе наш комендант, и заглатываю пирожное-полуфабрикат, не разогревая, прямо в сыром виде. Сэму мама таких с собой дала целую коробку.

Сосед укоризненно на меня смотрит и запихивает в рот точно такое же.

— Хорошенькое начало учебного года. Мы опаздываем, это так стильно.

— Надо же как следует разочаровать учителей, — откликается Сэм.

Чувствую себя вполне нормально, а ведь я все лето в это время как раз спать ложился.

В моем расписании первым уроком стоит «статистика и вероятность». Еще в этом семестре у меня будут «развивающиеся страны и этика» (Даника была бы в восторге, что я выбрал в качестве факультатива по истории такой предмет, именно поэтому я ей об этом и не сказал), «английский язык», «физика», «продвинутая лепка» (смейтесь-смейтесь), «продвинутый французский» и «фотошоп».

Выхожу из общежития Смит-холл и поворачиваю к учебному центру Финке, на ходу изучая бумажку с расписанием. «Статистика», наверное, на третьем этаже — надо подняться по лестнице.

Прямо навстречу идет Лила Захарова. На ней школьная уоллингфордовская форма: пиджак, плиссированная юбка и белая рубашка; коротко постриженные волосы сияют золотом. При виде меня у девушки на лице появляется странное выражение — смесь ужаса и надежды.

Что у меня на лице появляется — страшно даже вообразить.

— Лила?

Она опускает взгляд и отворачивается.

Бросаюсь вперед и хватаю ее за руку. Я как будто боюсь, что она не настоящая. От прикосновения моей затянутой в перчатку руки Лила замирает.

Грубо разворачиваю ее к себе. Что я творю? Но в голове такая путаница.

— Что ты здесь делаешь?

Она дергается, как от удара.

Ну просто молодец, Кассель. Умеешь любезничать с девушками.

— Я знала, что ты разозлишься.

На ее побледневшем растерянном лице не осталось и следа былой жестокости.

— Не в этом дело.

Я, по правде, и сам ни черта не понимаю, в чем тут дело. Ей не следует здесь быть. Но я хочу, чтобы она здесь была.