— Чарльз, — озабоченно отозвалась Лила, — ты нездоров? Солнце? Если мы поднимем верх...

— Я голоден, — сказал ле Гран Дюк просто.

Тина проводила взглядом лимузин, который отъехал, мягко шурша шинами, затем бегло осмотрелась вокруг. Лакабро на ступеньках кибитки не было. Не было также видно Мака и Мазэна. Как будто совершенно случайно она оказалась около палатки-исповедальни. Не смея оглянуться, чтобы окончательно убедиться, что за ней не следят, Тина откинула полог и вошла в палатку. Сделала пару неуверенных шагов к исповедальной кабине.

— Отец! Отец! — позвала она трепетным шепотом. — Я должна поговорить с вами.

Глубокий скорбный голос Серла донесся из кабины:

— Именно для этого я здесь, дитя мое.

— Нет, нет! — ответила девушка все еще шепотом. — Вы меня не понимаете. Я хочу рассказать вам что-то ужасное.

— Нет ничего ужасного, чего не может слышать служитель Бога. Твои секреты умрут вместе со мной, дитя мое.

— Но я не хочу, чтобы о них никто не узнал! Я хочу, чтобы вы пошли в полицию.

Занавеска отодвинулась, и появился Серл. Его худое аскетическое лицо выражало сострадание и озабоченность. Он обнял девушку за плечи:

— Что бы тебя ни мучило, дочь моя, твои горести уже позади. Как твое имя, дорогая?

— Тина, Тина Деймел.

— Доверься Богу, Тина, и расскажи мне все.

В кибитке, окрашенной в зеленый и белый цвета, Сара, Мари и ее мать сидели в глубоком молчании: время от времени мать Мари всхлипывала и вытирала глаза платком.

— Где же Тина? — спросила она, ни к кому не обращаясь. — Где же она может быть? Она отсутствует слишком долго.

— Не волнуйтесь, мадам Зигэр, — успокаивающе отозвалась Сара. — Тина разумная девушка. Она не наделает глупостей.

— Сара права, мама, — подхватила Мари. — После вчерашней ночи...

— Я знаю. Я знаю, что это глупо. Но Александре...

— Пожалуйста, не надо, мама.

Мадам Зигэр кивнула и замолчала.

Внезапно дверь распахнулась, и Тина тяжело рухнула на пол кибитки лицом вниз. В дверях стояли Лакабро и Кзерда, первый — ухмыляясь, второй — свирепый, с трудом сдерживая ярость. Тина лежала там, куда они ее бросили, неподвижно, явно без сознания. Ее платье на спине было изодрано в клочья, спина вся в крови и почти сплошь покрыта фиолетовыми рубцами: девушка была страшно, безжалостно избита плеткой.

— Для вас всех, — произнес Кзерда мягко, — это послужит хорошим уроком.

Дверь закрылась. Три женщины в ужасе уставились на жестоко избитую, изувеченную девушку, затем бросились на колени, чтобы помочь ей.

Боуман очень быстро переговорил по телефону с Лондоном и вернулся в отель через пятнадцать минут. Коридор, ведущий в его номер, был покрыт толстым ковром, который заглушал шаги. Он почти уже взялся за ручку двери своего номера, когда услышал голоса, доносящиеся из комнаты. Не голоса, понял он, а только один голос, и доносился он с перерывами. По тембру голоса можно было безошибочно определить, что он принадлежит Сессиль, однако слов разобрать было невозможно. Боуман уже собрался приложить ухо к двери, но из-за угла появилась горничная со стопкой простыней в руках. Он безразлично прошел мимо, а через пару минут снова вернулся. В комнате было тихо. Боуман постучал и вошел в комнату.