— Это последний ужин Теодора, — умоляла миссис Вивиш.

— Все равно, даже если это его последняя вечеря, — сказал Колмэн, радуясь случаю немного покощунствовать. — А что, разве его будут распинать?

— Нет, он всего лишь уезжает за границу, — сказал Гамбрил.

— У него разбито сердце, — объяснила миссис Вивиш.

— А, финал платонического щупанья? — И Колмэн разразился своим искусственным демоническим хохотом.

— Да, пожалуй, — мрачно сказал Гамбрил.

Выведенная из своего первоначального неловкого положения тем, что закрылась дверь, Рози откинула угол одеяла и высунула голову, руку и плечо с родинкой. Она осмотрелась, широко раскрыв свои раскосые глаза. Она слушала, полуоткрыв губы, заглушённые голоса, доносившиеся из-за двери. Ей казалось, что она просыпается, что она впервые слышит этот отрывистый хохот, впервые смотрит на эти белые голые стены и на эту привлекательную и страшную картину. Где она? Что все это значит? Рози приложила руку ко лбу и попыталась думать. Ее мыслительный процесс состоял обычно из ряда картин; одна задругой проплывали они перед ее глазами и сейчас же исчезали.

Ее мать, снимающая пенсне, чтобы протереть стекла, — и ее взгляд сразу становился нетвердым, мутным и беспомощным. «Нужно всегда давать джентльмену перелезать через забор первому», — сказала она и снова надела пенсне. За стеклами ее взгляд сейчас же становился ясным, пронизывающим, твердым и внушительным. Рози боялась ее взгляда. Он видел, как она перелезала через забор раньше Уилли Хоскинса; юбка задралась слишком высоко.

Джемс, читающий книгу за столом; его тяжелая круглая голова, подпираемая рукой. Она подошла сзади и обняла его за шею. Очень осторожно, не поднимая глаз от страницы, он разнял ее руки и тихонько оттолкнул ее — это было не больше чем намек, это только подразумевалось, — показывая ей, что он в ней не нуждается. Она ушла в свою розовую комнату и заплакала.

В другой раз Джемс покачал головой и терпеливо улыбнулся. «Ты никогда ничему не научишься», — сказал он. Она ушла к себе в комнату и тоже заплакала.

В другой раз они вместе лежали в постели, в розовой постели; только не было видно, что она розовая, потому что было темно. Они лежали очень тихо. Ей было тепло и хорошо и ничего не хотелось. Иногда физическое воспоминание о наслаждении точно прикасалось к ее нервам, и она вздрагивала, она вся передергивалась. Джемс дышал так, точно он заснул. Вдруг он зашевелился. Он два-три раза погладил ее по плечу, ласково и деловито. «Я знаю, что это значит, — сказала она, — когда ты меня так поглаживаешь». И она погладила его, раз-два-три, очень быстро. «Это значит, что ты собираешься спать». — «Откуда ты знаешь?» — спросил он. «Думаешь, я тебя не изучила за все это время? Я знаю это поглаживание наизусть». И вдруг все ее теплое, тихое ощущение счастья испарилось; оно ушло без следа. «Я всего только машина для спанья, — сказала она. — Вот что я такое для тебя». У нее было такое чувство, точно она сейчас расплачется. Но Джемс только засмеялся и сказал: «Глупости!» — и неуклюже вытащил руку из-под ее спины. «Спи», — сказал он и поцеловал ее в лоб. Потом он встал с постели, и она слышала, как он неуклюже натыкается на мебель в темноте. «Черт!» — выругался он. Потом он отыскал дверь, открыл ее и вышел.