Соврези понял, что сейчас она пойдет обратно и что, таким образом, ему нечего и думать отправляться на поиски письма, и он как можно скорее побрел назад, позабыв даже запереть за собой садовую дверь. И уже в комнате ему пришло в голову, что он голыми ногами стоял на снегу. На его туфлях еще сохранились огромные комки снега, и все они были мокры насквозь. Он закинул их под кровать как можно дальше, улегся снова и сделал вид, что спит.

Да и пора уже было: Берта возвращалась. Она подошла к мужу и, убежденная в том, что он не просыпался, снова принялась за кружева. Не прошло и десяти минут, как вошел и Треморель. Он позабыл журнал и пришел за ним. Он казался озабоченным.

— Ты сейчас выходила? — спросил он ее таким тоном, каким обычно невольно говорят в комнате больного.

— Нет.

— А прислуга спит вся?

— Полагаю. Но к чему эти вопросы?

— После моего ухода отсюда, то есть не более чем в течение последнего получаса, кто-то ходил по саду и вошел сюда.

Берта с беспокойством посмотрела на него.

— Уверен ли ты в том, что говоришь?

— Вполне. На дворе снег, и тот, кто входил, принес его на сапогах. Этот снег лежит теперь на полу в передней и тает…

Берта быстро схватила лампу, не дав Гектору договорить.

— Идем, — сказала она.

Треморель не обманулся. Там и сям на черных плитах виднелись маленькие лужицы воды.

— Может быть, эта вода здесь уже давно? — сказала Берта.

— Нет. Час тому назад здесь не было ничего, даю руку на отсечение, и, кроме того, взгляни, вот здесь кусочек снега еще не растаял.

— Вероятно, это прислуга.

Гектор пошел осмотреть дверь.

— Не думаю, — сказал он. — Прислуга заперла бы дверь, а она — видишь? — незапертая. Да я и сам недавно ее запер и отлично помню, как задвигал щеколду.

— Это что-то необыкновенное.

— И даже больше. Заметь, что мокрые следы идут не дальше, чем дверь гостиной.

Они остановились молча, дрожа всем телом, обмениваясь взглядами, полными беспокойства.

— Что, если это он? — пришла мысль сразу им обоим.

Но зачем ему понадобилось идти в сад? Об окошке они не могли и думать.

— Это не Клеман, — сказала наконец Берта. — Когда я вошла, он спал, спит и сейчас сном праведника.

Соврези слышал все, о чем с таким страхом говорили его враги. Он проклинал свою непредусмотрительность, отлично понимая, что ровно ничего не сделал против их вероломных махинаций.

«Как бы они не принялись за мой халат, — подумал он, — или за мои туфли».

К счастью, они об этом не подумали и разошлись, но в глубине души каждого из них осталось сомнение.

В эту ночь с Соврези было очень худо. После светлого промежутка страшный бред снова посетил его видениями. Приехавший на следующее утро доктор объявил, что положение больного очень опасно и что он сам останется в Вальфелю на трое или четверо суток.

А болезнь все усиливалась и усиливалась. Стали проявляться самые противоречивые симптомы. Каждый день приносил с собой что-нибудь новое, совершенно не предвиденное медициной.

Один раз Соврези целый час было легче, но он опять вспомнил ту сцену у окна, и тотчас же это улучшение исчезло.

Как бы то ни было, а он тогда не обманулся. В тот вечер Берта действительно просила у Гектора одолжения.