Карен удивлялась, отчего, приезжая раньше столько раз в Детройт, она никогда не обращала внимания на шоссе, проносившее ее мимо этих трущоб и всех этих потерянных, одиноких людей, – и почему заметила то и другое только сегодня. Однако, несмотря на удивление, она понимала: это случилось потому, что только сейчас она стала догадываться – отныне жизнь ее уже никогда не будет легкой.

Карен механически поставила машину на стоянку и словно во сне прошла через богато убранное здание к украшенным золотой лепниной лифтам. Она не помнила, как назвала лифтеру нужный этаж, но тут какая-то девица, глядя на нее в упор, спросила, хорошо ли она себя чувствует. Она кивнула и направилась к кабинету доктора Лероя.

Доктор Лерой пригласил ее сразу же, хотя в приемной дожидались еще две женщины. Они сердито нахмурились, и Карен подумала, как же он это им объяснил. После осмотра он сел перед нею, а не за стол, и взял ее руку в свои старческие мягкие, сухие ладони и посмотрел ей в лицо сквозь свои темные очки.

– Вы были правы, – сказал он. – Я бы никогда не поверил. Даже не знаю, что сказать, – с чего начать, – но вы понимаете, в чем проблема…

– Я задумалась об этом совсем недавно. Потому что не понимала, действительно ли я беременна. По утрам у меня нет ни тошноты, ни каких-то других признаков. Вот я и подумала – может, сонливость и отвращение к таким вещам, как мясо и кофе, у меня связано с писхосоматическим состоянием, или же это симптомы лучевой болезни. Но у меня было какое-то предчувствие. Что же теперь будет?

– Нам так мало известно о воздействии радиации на зародыш человека. Понимаете, в этой области пока еще никто не проводил никаких опытов. А в литературе все описано довольно схематично.

– Я смогу родить ребенка? Он выживет? Будет нормальным?

Доктор долго молчал, потом запустил пальцы в свои каменно-серые волосы.

– Помните про мутации, возникшие в результате приема талидомида?[21] Так вот, сейчас похожая ситуация, и даже если зародыш выживет, его генетическая структура может измениться. Честно сказать, я сильно удивлен, что вы вообще забеременели. Все так необычно. Как по-вашему, когда это случилось?

– Месяца за два до аварии, кажется, на озере Торч. Трудно сказать, я же на самом деле никогда не считала свой цикл. Вы же сами знаете, он у меня вообще нерегулярный. Так ведь случилось же, а тут еще радиация – и что теперь?

Доктор вздохнул, как будто боялся, что она спросит его об этом, и нерешительно повел плечами.

– Возможно, ничего. А может, ребенок будет не совсем такой, как все дети. С каким-нибудь дефектом. Умственным или физическим. С какой-нибудь обычной мутацией – к примеру, заячьей губой… расщепленной кистью… или…

– Хватит. Все ясно. Может, мне сделать аборт?

Он снял очки, обнажив бледно-голубые глаза на испещренном морщинами и очень усталом лице.

– Мне бы хотелось дать вам добрый совет. Вам обоим будет легче, если я скажу, что другого выхода нет. Но решать за вас я не вправе.

Она была благодарна ему за такие слова. Потому-то она и прониклась к нему доверием с самого начала. Он смиренно подводил своих пациентов к краю мрачной бездны познания и честно признавался, когда чего-то не знал.