Здесь лорд главный судья взглянул на меня так сурово, что при всей своей благодарности за предупреждения, я был готов провалиться сквозь землю, лишь бы побыстрее исчезнуть из этой комнаты. Мое состояние не ускользну­ло от внимания судьи Джеффриза. Моя испуганная фи­зиономия развеселила его, лицо его помягчело, и он ска­зал:

— Ступай, Джон. Я буду помнить о тебе, да и ты, надо полагать, не забудешь обо мне до конца дней своих.

— Спасибо, милорд, счастлив отбыть в родные края, потому что, вы понимаете, самый сенокос сейчас, да и...

— Довольно, Джон. Можешь быть свободен.

Глубоко вздохнув, я вышел.

Хотя, по выражению его милости судьи Джеффриза, я был теперь свободен, вернуться домой оказалось для меня не так-то просто. Денег оставалось всего ничего, и добрать­ся до Орского прихода я мог теперь только на своих двоих, да и то при условии, что решусь выпрашивать подаяние по дороге.

После всего, что вам теперь обо мне известно, любез­ные читатели, вы, конечно, скажете, что когда речь зашла о возмещении моих лондонских расходов, я повел себя и высшей степени глупо. Не знаю, может быть, и так. Умный и или глупый, я такой, каким уродился, и другим мне уже не бывать.

Получив с мастера Спайка за кров и за стол (на пять­десят шиллингов меньше того, что матушка давала мне на дорогу), я перво-наперво расплатился с долгами, и боль­шую часть того, что осталось, потратил на подарки для ма­тушки, Анни, Лиззи, Бетти, Джона Фрая и его жены, а так­же для семейства Сноу. И поскольку от вас, любезные читатели, я ничего скрывать не должен, то, так и быть, при­дется признаться в том, что для Лорны я тоже купил кое-что. (Правда, когда в лавке мне сказали, сколько это «кое-что» стоит, со мной чуть дурно не сделалось.)

Что и говорить, большого дурака я свалял, — не потому, конечно, что потратился на своих близких, друзей и сосе­дей, — а потому, что не предусмотрел других расходов, кро­ме тех, что были включены в счет хозяина.

К великому моему удивлению, когда я принес еще один счет за трехдневное пребывание под крышей меховщика, а также за неделю пути от Лондона до Орского прихода, мастер Спанк не только отказался встретиться со мной, но и выслал мне записку на голубой бумаге с такими словами:

«Кто может, да не хочет,

Над тем весь мир хохочет.

Кто не живет обманом,

Тог век с пустым карманом.

Убирайся к дьяволу, Джон Ридд!»

Прочитав записку, я пришел к выводу, что потерял расположение главного судьи Джеффриза и что мое свидетельство он, скорее всего, счел не стоящим внимания.

Да, велико было мое разочарование! И к сенокосу я уже не поспею, и жатва на носу, и черные дрозды, не чувствуя хозяйской руки, совсем, поди, обнахалились и клюют нашу вишню почем зря, и матушка плачет обо мне дни и ночи, и ее некому утешить... И — самое главное — как там Лорна? Может, совсем забыла меня, может, утопилась в черном омуте, а может, и вовсе вышла замуж за Карвера Дуна. Едва это последнее пришло мне в голову, как мне снова им хотелось увидеться с мастером Спанком и вытрясти из него его подлую душу, невзирая на его многочисленное се­мейство. Увы, привратник не пустил меня дальше порога, сказав (хозяин наверняка подучил его), что мастер Спанк, перетрудившись на ниве правосудия, изволил отбыть на морские воды для поправления здоровья. Делать было нечего, и на следующий день я решил, за­рядив ружье, выступить в путь, хотя бы весь приход под­нял меня на смех за то, что по дороге домой мне пришлось побираться. Дальнейшие события, однако, избавили меня от этого унижения. У меня еще оставались последние пол­кроны, и я вышел, чтобы купить на них пули и порох: в те времена они были в дороге нужнее хлеба и башмаков. Но едва я вышел на улицу, как тут же столкнулся носом к но­су с добрым моим приятелем Джереми Стикльзом, который как раз направлялся ко мне, решив повидаться со мной по­сле долгой разлуки. Я провел Джереми в свою комнатушку и рассказал ему все как есть, и королевский гонец чрезвы­чайно удивил меня тем, что вовсе ничему не удивился.