— Читай, читай, дурачок, — попытался ободрить меня гонец его величества, — читай, если, конечно, читать уме­ешь. Пергамент не кусается, а мой ужин, поди, уже давно готов и стынет на столе. Ну, что уставился на меня? Читай, тебе говорю!

— А позвольте узнать, как вас зовут, сэр? — вдруг ни с того ни с сего спросил я, словно сейчас это имело какое-то значение.

— Джереми Стикльз меня зовут, парень. Я всего лишь бедный чиновник королевского суда. Сейчас я голоден, как волк, но я не возьму в рот ни крошки, пока ты не прочтешь документ.

Совестливость одержала верх над моей робостью, и я начал читать, что было написано в пергаменте. Там содер­жалось обращение к «нашему доброму подданному Джону Ридду», каковому вменялось в обязанность отложить в сто­рону свои дела, самолично явиться в Вестминстер[29] и, пред­став перед мировыми судьями, дать показания по делу, угрожающему покою и благоденствию нашего всемилостивей­шего короля Карла. В конце документа чьим-то торопли­вым почерком было приписано: «Расходы будут оплачены», ниже стояла подпись «Дж...», а дальше я не разобрал.

Пока я читал, мастер Стикльз с явным удовольствием разглядывал мою смущенную физиономию, потому что иного он от меня не ожидал, а я, со своей стороны, блестя­ще оправдал его расчеты. Не зная, что делать дальше, я еще раз взглянул на королевское предписание, повертел его так и этак и беспомощно развел руками. Голова шла кругом... Я подумал, что письмо, возможно, связано с моим походом в Долину Дунов. Моя бестолковость проняла мастера Стикльза до такой степени, что его удовольствие быстро перешло в огорчение.

— Не бойся, сынок,— с укором сказал он,— никто тебя у нас не съест. Главное — говори правду. Как вести себя с судейскими, я тебе потом расскажу, если, конечно, ужин придется мне по душе.

— Мы делаем все, что в наших силах, сэр,— отозвался я, - чтобы наши гости оставались довольными.

Когда матушка увидела пергамент, ей сделалось дурно и она упала на постель с ее любимым покрывалом, укра­шенным цветами, которые она вышила собственной рукой. Придя в себя, она уже не могла заняться никаким делом и лишь горестно причитала о том, что король, прослышав, какой у нее рассудительный, спокойный и трудолюбивый сын (первый силач Англии, шутка сказать!), ныне решил отнять у нее самое дорогое ее сокровище.

Мастер Стикльз усмехнулся и высказался в том духе, что, дескать, королю для полного счастья не хватает при дворе только Джона Ридда. Тут матушка поняла, что все ее страхи пустые, улыбнулась и сказала:

- Так и быть, я отпущу моего Джона, но его величество встретится с моим сыночком не ранее, чем через две недели.

С того дня у матушки только и было на уме, что моя поездка в Лондон. Втайне она уже возмечтала о том, что в Лондоне у меня заведутся могущественные покровители и я сделаю блестящую карьеру, а я тем временем погрузился в самые черные думы. Что скажет обо мне Лорна? Ме­сяц со дня нашей последней встречи был уже на исходе. Наверняка она ожидает, что я приду к ней через несколько дней, потому что верит, что я не нарушу своего слова. Как она будет разочарована! Мысль об этом сверлила мозг и не давала покоя, и, не имея возможности незаметно ускользнуть из дома, я проворочался с боку на бок всю ночь до утра, меж тем как Джереми Стикльз, лежа на соседней кровати, храпел за нас двоих. И все же, подумал я, дело важное, государственное, и если мне доверяют, я обязан исполнить свой долг. Кто знает, что хочет спросить меня король о Дунах (а я чувствовал, что Дуны имеют к этому неожиданному вызову прямое касательство), и кто знает, что обо мне подумает король, если я откажусь ехать к нему? До меня дошло также, что я смогу сообщить Лорне только о том, что уезжаю из дома, причем весьма дале­ко, а по какой причине, этого я ей открывать не вправе. Но разве можно рассказать о длительной отлучке, не ука­зав причин?