Нет, самую большую глупость я совершил тогда, ког­да из великой жалости к плачущей Лорне пообещал ей, что не стану слишком часто досаждать ей своими визитами. На деле эго означало, что я должен появиться в Долине Дунов никак не раньше, чем через месяц. Однако я дого­ворился с ней, что если ей понадобится моя помощь, она положит свою черную шаль на белый камень у входа в свою беседку. Это место не было видно из долины, но хо­рошо просматривалось с того места, где мы однажды побывали с дядюшкой Беном.

Между тем работа на ферме продолжалась своим чередом. Большую часть марта и в начале апреля дул сухой ветер, а потом па целых две педели зарядил теплый дождь. Много весен встретил и проводил я с той поры, но такой весны я уже не пережил никогда: она была прекрасна! Как знать, быть может, это моя любовь сделала ее такою?

Нет нужды говорить о том, что последовавший вслед за тем месяц показался мне томительным и медленным, как никакой другой. Ни поле, ни ферма, ни тревога матушки, ни мои собственные думы о судьбе сестры,— ничто не мешало мне ежедневно подниматься на вершину заветного утеса с единственной мыслью — нет ли какой весточки от Лорны. Сердце мое не знало покоя ни в расцветающих долинах, ни у прозрачных ручьев, ни тогда, когда я смотрел на овечьи стада и на телочек, пасущихся на взгорье. Копался ли я в борозде среди первых побегов будущего урожая, останавливался ли на минуту, чтобы поглядеть, как солнце золотит гранитные утесы, колеблющиеся в далеком мареве, снимал ли шляпу, чтобы вытереть пот со лба, когда солнце погружалось в море, катившее свои серые воды ни­же уровня эксмурских полей,— мысли мои занимало одно и то же, и чувство, что я испытывал, было почти похоже на страх.

Тревога матушки из-за моего здоровья усилилась десятикратно, когда она убедилась, что ем я только раз в день, меж тем как раньше я делал это трижды, причем с неиз­менным аппетитом. Матушка была в отчаянии и уже нача­ла поговаривать о том, чтобы послать в Порлок к аптека­рю. Анни выбивалась из сил, придумывая для меня всякие кушанья, и даже Лиззи напевала мне песенки, чтобы от­влечь меня от невеселых дум. Одна только старая Бетти ворчала, советуя домашним не принимать мое состояние близко к сердцу и дать мне немного поголодать.

Как-то после полудня, когда я заканчивал свою работу (это случилось за пять дней до окончания месячного срока, в течение которого я не должен был приходить в долину), я увидел всадника, направлявшегося к нашим воротам. Вначале я подумал, уж не Том ли Фаггус пожаловал в на­ши края, но когда всадник приблизился, я увидел, что это не Том, и решил, что это, должно быть, какой-то проезжаю­щий сбился с пути и хочет спросить дорогу.

Доскакав до ворот, всадник остановился и, размахивая каким-то белым предметом, громко закричал:

— Я — гонец его величества! Эй ты, верзила, подойди-ка сюда, да поживее! Именем короля!

Такое обращение мне не понравилось, и я подошел к воротам вразвалку, не торопясь, потому что еще не родился человек, который мог бы чего-то добиться от меня криком.