Однако, как я ни любил бедного ребенка, мысль о том, что его отец, жестокий и необузданный Карвер, скрылся во время боя в долине и по-прежнему разгуливает на свободе, не давала мне покоя. Голодный, бездомный и от­чаянный, великан, прекрасно владеющий любым оружием и опьяненный чувством мести, — такой человек мог наделать еще немало великих бед. В том, что он исчез, виноваты были горняки (я еще расскажу, как это получи­лось), но в том, что исчез Каунселлор, виноват я и только я.

После того, как молодые Дуны, предприняв безнадежную атаку, сложили буйные головы на той самой земле, которую они безнаказанно бесчестили многие годы, я заметил вдруг среди высокой луговой травы что-то белое, издалека напоминающее овечью голову. Это «что-то» двигалось в предрассветных сумерках так пугливо, так осто­рожно, что я, заподозрив неладное и перекрывая ему дорогу к узкому каменному проходу, куда оно явно напра­влялось, — этот проход я называл «Дверями Гвенни»,— двинулся наперерез странному существу. Увидев меня, су­щество остановилось и отвернуло резко в сторону. Тогда я бросился к нему со всех ног. Только приблизившись, я по­нял, что белое — это растрепавшиеся седые волосы Каунселлора, ползшего по траве, стараясь уйти незаме­ченным.

— Джон,— сказал он, подымаясь с земли и загляды­вая мне прямо в глаза,— сэр Джон, отдаюсь под ваше покровительство.

— Беру вас под свое покровительство, высокочтимый сэр,— ответил я.— Однако должен заметить, что столь низменный способ передвижения не соответствует ни ва­шему титулу, ни вашему возрасту, ни вашему человече­скому достоинству. Впрочем, не о том речь... Сэр, я не со­бираюсь ограничивать вашу свободу!

— Ты — замечательный парень, Джон,— просияв и мгновенно изменив тон, сказал Каунселлор.— Ей-Богу, замечательный и благородный. Я это с самого начала го­ворил. С твоим благородством ты украсишь любое со­словие.

— Я отпущу вас при двух условиях,— сказал я, крепко беря его за руку, потому что он уже было попытался шмыгнуть в «Двери Гвенни», считая, что своим краснобай­ством он подвел черту нашему разговору.— Во-первых, вы должны мне ответить — честно и откровенно,— кто убил моего отца.

— Скажу тебе честно и откровенно, Джон, как бы горько мне ни было признаваться в этом. Его убил мой сын Карвер.

— Я так и думал. Предчувствие мне подсказывало, что это именно он,— промолвил я.— Но вашей вины в том нет: ведь вас даже не было рядом, когда совершилось это злодейство.

— Скажу больше, Джон: будь я рядом, убийства вооб­ще бы не произошло. Я, видишь ли, всегда был против насилия. А теперь позволь мне удалиться. Сам понимаешь, после такого признания не то что уйти — убежать хо­чется.

— Уйдете, уйдете, сэр Каунселлор,— я же обещал. Од­нако, вот вам второе мое условие: верните бриллиантовое ожерелье леди Лорны.

— Увы, Джон, его у меня нет. Сейчас оно у Карвера, Да и зачем оно мне? Подумай сам, к чему мне, старику, эта побрякушка? Отпусти, дай уйти с миром,— совесть моя перед Господом чиста.

При этих словах Каунселлор исподлобья взглянул на меня и зябко передернул плечами. Старый, жалкий, се­дой, как лунь, он стоял передо мной, заливаемый лунным светом, и в эту минуту казался воплощением искренности. Но его плечи… То, как он ими повел, породило во мне смутные сомнения.