Бессознательно Оливье Кастри перешел к тому, что условно называл коррупцией. Слово это продолжало его шокировать, поскольку в глубине души он всегда пытался убедить себя, что в данном случае речь шла об интересах Франции — страны, победившей на мировом рынке и, следовательно, уважаемой всем миром.

Место, предназначенное для строительства АЭС, было выбрано экспертами «Франс-Атом» и без излишней шумихи очищено бирманскими вооруженными силами. Правда, в некоторых листовках оппозиции и в одном докладе «Международной амнистии» выдвигалась гипотеза о некоторой причастности «Франс-Атом» к операциям по этническим зачисткам и гонениям на религиозной почве, но обвинения не были подтверждены никакими доказательствами. Кастри обходил молчанием вопрос об этой территории, а журналистам, время от времени осторожно пытавшимся выспрашивать его о бирманских проектах, отвечал, что точно ничего не знает и если и будет что-то построено, то, вероятно, мост на реке Кван.

Проект неоднократно откладывался бирманской стороной. Военные Рангуна находили его слишком дорогим, сетовали на нехватку валюты. Говорили и об отстраненности своей страны от международного финансового сообщества. И всякий раз Оливье Кастри приходилось прибегать к помощи посредника, рекомендованного министерством промышленности, к некоему Октаву Орсони. Этот корсиканец, уже перешагнувший пенсионный возраст, более тридцати лет вершил дела на благо «Французской нефтяной компании» в Африке и на Дальнем Востоке. Для него были открыты двери всех влиятельных организаций мира. Познакомившись с ним, Кастри понял, что ему только предстоит учиться искусству тайной дипломатии. Он узнал, как осуществляется дележ комиссионных, как отвечать на требования взяточников из числа бирманского руководства, как не ущемлять офшорные фирмы, представляющие интересы некоторых политических партий и правительственного большинства и оппозиции. «Если хочешь выиграть тьерсе ^>{4}, — заметил как-то Орсони, — надо ставить сразу на всех лошадей в одном заезде».

Покупая непреклонность одних, молчание других, Оливье Кастри постепенно дошел до позиции, где понятий идеалов и этики не существовало. Значение имел лишь барыш от вложения капитала. Здесь следовало смотреть только вперед и не считаться с «накладными расходами», а слово «совесть» было забыто.

Вообще-то Кастри редко встречался с Орсони. Тот сам ездил в Бирму за счет «Франс-Атом». Когда же ситуация в Рангуне прояснилась, Орсони потребовал значительную сумму «в возмещение убытков». Обычно они разговаривали по телефону. Вот уже три месяца Кастри не нуждался в услугах Орсони и не вспоминал о нем. Очевидно, так устроена память: пришел успех, и лишнее отсекается. Речь Жилля Вризара заставила вспомнить это имя.

Кастри ехал в машине по автостраде А 14, когда услышал по радио экстренное сообщение об инциденте в Национальном собрании и о реакции Матиньона, замораживающей все отношения с Бирмой. Пот выступил на лбу. В горле пересохло. Не выпуская из рук рулевого колеса, он зубами открыл бутылку минеральной воды. Выехав из кварталов Дефанс, он немедленно повернул к башне «Франс-Атом», припарковался, велел служащему отогнать машину в гараж и поднялся к себе на тридцать шестой этаж. «Тридцать шесть чертей», — пробормотал он сквозь зубы. Приказав секретарше не отвлекать его ни под каким предлогом, он закрылся в своем кабинете. «Проиграл партию в гольф», — предположила та. Просто Кастри вошел во вкус мошенничества, он не хотел проигрывать.