Она вздрогнула, узнав эту веселую сцену: четверо молодых людей, у которых вся жизнь впереди, «обессмертились» бродячим фотографом в городском саду Бордо. А Ориан и вправду не очень изменилась: по крайней мере строптивое выражение лица все то же. Она прекрасно помнила тот весенний день 1984 года.
Изабелла сияла, так как ждала Давида. Александр, будто витая в облаках, говорил только об Африке. Он планировал провести там следующим летом отпуск, а Изабелла отвечала ему: «Опомнись, с младенцем!» «Ну и что? — возражал он ей со своей обезоруживающей улыбкой. — Младенцев там полно. Мы проедем на Нигер к туарегам, будем пить козье молоко и чай с ментолом». Изабелла надулась было, но быстро сообразила, что он шутил. Она всегда верила ему. Пожениться они решили после рождения ребенка.
Что касается Ориан, то в то время она пребывала под чарами Пьер-Алена. А сейчас ее неприятно поразило его лицо, выплывшее из забвения. Просто он стал другим человеком, с которым Ориан встречалась иногда в залах судебных заседаний: она в качестве обвинителя, он — защитника финансовых акул. Лицо его сейчас отяжелело, на него словно легло клеймо коррупции, в которой она его подозревала. Но как же она тогда верила в него, как покорило ее это чистое лицо двадцатилетнего молодого человека, его прямой взгляд, мягкий голос, который мог стать непреклонным, стоило ему захотеть… Ему прочили большое будущее в адвокатуре. Состоятельные родители воспитывали его как маленького божка — у него не было ни брата, ни сестры — и привили ему чувство самоуверенности и исключительности. Однако в двадцать лет женщины вызывали в нем робость, он боялся их, поэтому у Ориан были все преимущества и она была спокойна за него и за себя.
В Лимузене все любили добряка месье Казанов, ее отца, унаследовавшего адвокатскую контору от своего родителя. Любили и уважали за красноречие и скромные гонорары. Мать приохотила маленькую Ориан к романам Пруста. Ориан росла как нежный, но жизнестойкий цветочек, любящий тень, но страстно тянущийся к свету. И свет появился в образе Пьер-Алена.
Ориан вернула фотографию юноше и резко встала. Слишком много нежданных волнений вызвал в ней этот кусочек картона. Она предложила Давиду позавтракать на кухне.
— Хозяйничай тут, ты все найдешь на столе.
Оставив его, она побежала в ванную, закрылась там и расплакалась, заглушая рыдания толстым махровым полотенцем. До этого она боролась с собой, чтобы не разрыдаться при Давиде, который мужественно встретил удручавшее его горе, проявил истинно мужскую выдержку. Кого оплакивала Ориан? Молодость, свою ушедшую любовь, эту чудесную пару, несправедливо сраженную смертью? Ориан поняла, как поступит. Любовь ее обманула, на это она не сердилась. Но оставалась справедливость и можно было рассчитывать на несокрушимую энергию следователя. Ее друзья стали жертвами, и преступим кам придется туго.
Она быстро приняла душ, подкрасилась тщательнее обычного, оделась. Открыв записную книжку, вспомнила, что сегодня предстоит допрос Эдди Ладзано. Решила, что сегодня должна быть красивой. Ей смешно и грустно было слышать возню на кухне; такое впечатление, что с ней живет мужчина и завтракает перед уходом на работу. Закружилась голова, неожиданно обострилось чувство одиночества, нарушаемого позвякиванием ложечки в маленькой фарфоровой чашке.