Кого принесло в такую рань? Ориан засветила ночник. Не было и семи. Она на секунду влезла в шкуру тех, кого несколько раз допрашивала на рассвете, и решила, что лучше быть охотником, чем дичью. Не шевелясь в постели, она ждала. Раздался новый звонок, на этот раз длиннее. Она встала, накинула пеньюар кораллового цвета, подпоясалась махровым полотенцем.

— Кто там? — недоверчиво спросила она, подойдя к двери.

— Я Давид, мадам.

— Давид? Не знаю никакого Давида.

Она посмотрела в глазок, стараясь разглядеть своего собеседника. Но на площадке не было света, и она видела только темную тень. Голос, казалось, принадлежит человеку молодому.

— Да нет, вы меня знаете. Я Давид, сын Изабеллы.

Кровь стремительно пробежала по венам. Конечно же, сын Изабеллы и Александра Леклерк, родившийся в год получения диплома в Бордо, через месяц после экзаменов. Они хорошо все рассчитали. Ориан помнила день, когда ее подруга пришла из женской консультации. «Я беременна, я беременна!» — кричала она радостно. Было 14 февраля, День святого Валентина. Вчетвером они пообедали в одном из ресторанов в квартале Шартрон, на берегу Гаронны. Александр и Изабелла сияли-от счастья, говорили только о будущем. Александр планировал отказаться от судебной карьеры, чтобы устроиться в офисе какой-либо фирмы и заняться бизнесом.

— Давид? — заинтригован но переспросила Ориан.

Она приоткрыла дверь, оставив предохранительную цепочку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — это ребенок Леклерков, так он был похож на отца. У него была очаровательная улыбка, которая не сочеталась с беспокойством в его глазах.

— Входи скорей, — сказала она.

Ориан обняла Давида. Он не сопротивлялся. Позднее он признался, что ему никак не удавалось заплакать. Ориан поставила кипятить воду и провела юношу в гостиную.

— Как же ты изменился! В последний раз я видела тебя в шесть или семь лет, в лето накануне отъезда в Чад.

Произнеся последние слова, Ориан прикусила язык. Нужно ли было вот так сразу напоминать Давиду годы, которые он счастливо и спокойно провел с любящими родителями?

— Сколько тебе лет, Давид?

— Скоро шестнадцать, Ориан. Спасибо, что открыла мне. Я боялся, что ты меня не впустишь.

Обращение на ты чрезвычайно тронуло ее.

— Где ты сейчас живешь? — спросила Ориан.

— У дедушки с бабушкой в районе Аркашона.

— Ты сообщил им, что собираешься ко мне?

— Да. А впрочем, и да и нет. Я сказал им, что проведу пару дней у друзей моего отца, с которыми мы познакомились в Либревиле.

Ориан вышла на кухню и вернулась с двумя чашками кофе на маленьком перламутровом подносе. Она не могла оторвать глаз от волевого кщошеского лица, на которое перенесенные страдания словно надели маску. Давид разговаривал без видимого волнения, но чувствовалось, как он напряжен. Но момент еще не настал: что-то в нем говорило, что нужно оставаться сильным, владеть своими эмоциями, что еще рано позволять себе открывать шлюзы, сдерживающие его горе. Все это произойдет позже, когда он будет один и немножко окрепнет для того, чтобы погрузиться в траур. Молодой человек сделал несколько глотков горячего кофе. Не заставив себя просить, сам начал рассказывать Ориан все, что знал. В следователе сыграл профессионализм, и она, попросив его остановиться на минутку, принесла блокнот и ручку.