Вот почему его посмертное появление на первых страницах газет и журналов в конце недели оказалось неуместным и бестактным, словно загадочная и жестокая смерть послужила оправданием тою, что безо всяких объяснений вдруг приподнялась завеса над его жизнью. Лишь три фотографии нашлись в архивах крупных национальных издательств. Одна из них, самая известная, показывала государственного советника выходящим из зала после длившихся всю ночь переговоров в Лонгви в 1979 году: осунувшееся лицо, но взгляд живой, почти веселый; бабочка съехала набок, пиджак помят. Все говорило о том, что переговоры были трудными. Но для него это не имело значения: в ту ночь он спас от увольнения более двадцати тысяч шахтеров угольного бассейна. Светло-голубые глаза Урсула дю Морье контрастировали с мрачными взглядами хозяина шахт, выпускника Национальной школы управления. Сорокалетний, излучающий очарование, несколько толстощекий денди только что доказал, что закон экономики — не неизбежность, что человек кое-что значит в эпоху засилья техники. Другое фото представлялось более личным, хотя и было сделано по случаю всенародного события: мотоциклетные соревнования за Золотой кубок. Если верить подписи под снимком, он относился к началу восьмидесятых. Он был единственным черно-белым снимком, опубликованным в «Пари-матч» — журнал всегда помещает на своих страницах лишь цветные фотографии. На ней был запечатлен мужчина с такими же живыми глазами, как и на снимке, сделанном в Лонгви, с такой же улыбкой, но с более густыми волосами. Вместо костюма с бабочкой на нем была кожаная куртка, придававшая лихой вид повзрослевшему молодому человеку с умным лицом. Рядом с ним стоял победитель Золотого кубка в классе 200 см3, некий Эдди Ладзано, тоже улыбающийся в объектив. Оба мужчины, казалось, были объединены чем-то общим, не связанным с мотоциклами. Урсул дю Морье одной рукой обхватил плечи Ладзано, и жест этот был совершенно искренним, выражавшим восхищение. Чувствовалось, что они были в очень хороших отношениях.
Именно эта фотография первой бросилась в глаза Ориан, когда она села за свой стол. Кто-то — но кто? — положил последний номер «Пари-матч» около ее лампы, раскрыв его на странице, посвященной смерти государственного советника. Заголовок гласил: «Кому помешал Урсул?» Подпись из трех строчек под снимком поясняла: «Урсул дю Морье не был чопорным чиновником, он обожал скорость и спортивные достижения других, как об этом свидетельствует дружба, связывавшая его с Эдди Ладзано, бывшим чемпионом Золотого кубка, ныне занимающегося бизнесом», Ориан не могла отвести взгляд от лица, которое выплыло из другого времени, когда Эдди был молодым, очень красивым и живым, главное — живым. Эх, сложить бы ножки, нырнуть рыбкой в мир этой фотографии, преодолеть время взмахом волшебной палочки, оказаться на месте Урсула дю Морье в том же положении и продолжать ту жизнь, застывшую на черно-белом снимке, отныне оборванную навсегда. Но так бывает лишь в кино или в сказках о феях, где герои оживают от поцелуя. Ориан не могла больше сдерживать рвущееся из нее горе, и оно молчаливыми слезами, крупными жемчужинами, покатилось по перекошенному болью лицу. Она плакала, словно девчушка, которая утратила мечты и иллюзии и теперь должна утешаться воспоминан иями о счастливых днях, оказавшихся такими короткими, что казались нереальными. Она была рукой правосудия, и руке этой вдруг позарез понадобилось схватить, сжать, удержать ушедшую любовь, у нее больше не осталось сет бороться с превосходящими силами врага, с криминалом, незримо бродящим вокруг «аки лев рыкающий».