Брандт не спеша стряхнул пепел с сигареты в пепельницу на приборной доске «ягуара».

– Никто его разыскивать не станет. Послушай, Петер, полицию я знаю лучше. Мы освобождаем город от сегодняшних преступников. И никто не станет отвлекать перегруженных сыщиков на поиски человека из-за содеянного в Риге двадцать лет назад.

– Но можешь ты хотя бы поднять этот вопрос у себя в полиции?

– Нет, – покачал головой Брандт. – Не могу.

– Почему? В чем дело?

– Потому что не желаю с этим связываться. Тебе легко говорить – ты холост, ничем не обременен. А у меня жена, двое детей, посему я не хочу ставить под удар карьеру.

– Но разве это ей повредит? Разве Рошманн не преступник?

Брандт раздавил окурок.

– Не так-то легко объяснить. Просто в полиции существует к этому особое отношение, некий неписаный закон. И заключается он в том, что, если начать копаться в преступлениях эсэсовцев, карьера только пострадает. Да и толку все равно не будет. Запрос положат под сукно, и точка. Так что, если хочешь раздуть это дело, на меня не рассчитывай.

Миллер помолчал, глядя в ветровое стекло, потом сказал:

– Раз так, ладно, оставлю тебя в покое. Но надо же мне с чего-то начать… Завещание Таубер оставил?

– Только краткую записку, где говорится, что он завещает все другу, некоему господину Марксу. Я подшил ее в дело.

– Хоть какая-то зацепка. Где найти этого Маркса?

– Откуда мне знать? – пожал плечами Брандт.

– Разве в записке не было адреса?

– Нет, – ответил Карл. – Только имя.

– Думаю, Маркс живет где-то рядом. Ты его не искал?

– Да пойми наконец, – вздохнул Брандт. – У нас в полиции ни одной свободной минуты нет. А знаешь, сколько в Гамбурге Марксов? Сотни только в телефонном справочнике. Я не могу тратить недели на поиски одного из них. Тем более, что наследство Таубера не стоит ломаного гроша.

– Значит, все? – спросил Миллер. – Ничего больше?

– Ничего. Если хочешь разыскать Маркса – ищи на здоровье.

– Спасибо. Попробую.

Они пожали друг другу руки, и Брандт вернулся к семье и завтраку.

Другое утро Миллер начал с того, что зашел в дом, где жил Таубер. Дверь открыл небритый пожилой мужчина в засаленных брюках, подвязанных веревочкой, и расстегнутой на груди рубашке без ворота.

– Доброе утро. Вы хозяин дома?

Мужчина оглядел Миллера и кивнул. От него пахло капустой.

– Несколько дней назад здесь отравился газом один старик, – начал Миллер.

– Вы из полиции?

– Нет, я журналист. – Миллер протянул мужчине свою пресс-карточку.

– Мне нечего вам рассказать.

Без особого труда вложив в руку хозяина дома банкноту в десять марок, Миллер попросил:

– Нельзя ли взглянуть на его комнату?

– Я ее уже сдал.

– А где его пожитки?

– На заднем дворе. Они никуда не годятся.

Под мелким дождем мокла куча хлама. От нее все еще пахло газом. В ней валялись побитая пишущая машинка, две пары поношенных башмаков, старая одежда, связка книг и обветшавший шарф из белого шелка, который, решил Миллер, был связан, видимо, с иудаизмом. Миллер перерыл все, но ни записной книжки, ни писем от Маркса с его адресом не нашел.

– Это все? – спросил он.

– Да, – угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом.