Сколько себя помню, я всегда норовила довести маму до сердечного приступа, переезжая в совершенно не популярные и порой явно опасные для здоровья районы. Прошли годы, но она до сих пор вспоминает мою первую комнату-студию в Нью-Йорке, сравнивая ее с камерой в кхмерской тюрьме. И разумеется, маме никогда не забыть тот день, когда она увидела столетнюю кирпичную развалюху черт знает где в Нью-Мехико, которую мы сняли летом после свадьбы. Помню, как она стояла на пороге и лучом фонарика водила по полу, словно выискивала там мышиные какашки или трупы животных покрупнее, а может, даже и людей. В ее расширенных от ужаса глазах стояли слезы. Вовек не забуду неподдельную панику в ее голосе, когда она прошептала:

— Джули, я не шучу, но вы же здесь умрете!

Я стояла над сковородкой и тыкала масло ножом.

— Ну, давай, да когда же ты растаешь!

Вообще-то, по правилам с расплавленного масла следует снять пенку, после чего раскалить и поджарить на нем хлеб. Но сейчас я много чего не делала, что по правилам следовало бы делать. Так что едва масло растаяло, я сразу же бросила хлеб на сковородку. Естественно, канапе — а именно их я готовила — ни капельки не поджарились, а только пропитались маслом, пожелтели и размякли.

— К черту все. Уже одиннадцать вечера, плевать мне на этот хлеб! — прошипела я, снимая набрякшие хлебные кружочки и швыряя их на тарелки.

— Джули, неужели обязательно так ругаться?

Мне предстояло уварить вино, в котором до этого парились яйца, и сделать из него соус.

— Ты издеваешься, что ли?

Эрик нервно хохотнул:

— Да. Это я так шучу. Смешно, правда?

— Угу.

Я увеличила огонь, и в кастрюлю с вином добавила сливочное масло и крахмал для загустения. Затем на каждый хлебный кружочек уложила по одному яйцу и полила соусом.

— Яйца были синие, соус серый, — изрекла я, подражая голосу Хамфри Богарта, но вышло не очень никогда не умела подражать голосам. К тому же соус получился даже не серый, а какой-то лиловый. Так что шутка моя не удалась, и смешно никому не было.

Мы ели молча, окруженные горами коробок. На вкус яйца были как дешевое вино, которым мы их запивали, только с привкусом масла. На самом деле не так уж плохо и получилось.

— Вкусно, Джули, — попытался утешить меня Эрик. Я промолчала. — Подумай только, ведь всего неделю назад ты бы не стала есть яйца, а теперь запросто! Многим ли доводилось за свою жизнь сварить хотя бы одно яйцо в красном вине? Вряд ли кто-то за такое возьмется, кроме нас!

Понимая, что он старается меня утешить, я невесело улыбнулась в ответ. Но под тихое жевание над обеденным столом витали безответные вопросы: зачем тебе это, Джули? зачем тебе эта Джулия? зачем тебе это именно сейчас?

В тысяча девятьсот сорок восьмом году Джулия и Пол перебрались в Париж. Джулия отправилась просто за компанию — и еще ей, конечно, хотелось ознакомиться со знаменитой французской кухней. Тогда она мало разбиралась в еде, но поесть любила и могла съесть больше любого из тех, кого Полу доводилось встречать (кроме него самого).

Пол был разочарован тем, как испортился его Париж, — до войны он долгое время жил здесь. Пострадавшие от бомбардировок здания и повсеместное присутствие военных вызывали уныние. Джулия видела город впервые, и в глазах ее все выглядело не так уж плохо. Более того, ей казалось, что жизнь ее никогда не была лучше.