— Энсин?

— Да, Макс, — отозвался американец и появился в проеме, согнувшись и прижимая руки к животу.

— Что с тобой, Энсин?

— У меня язва желудка, Макс, порой прихватывает меня крепко, нет сил терпеть.

— Энсин, ложись на спину и подогни колени, я осмотрю тебя.

Американец покорно лег и согнув колени расслабил живот. Живот болезненный, напряженный при пальпации по всей области. Босси не может сдержать криков при пальпации в области проекции поджелудочной железы. Только сейчас замечаю, как он бледен: крупные капли пота стекают по лицу.

— Энсин, как давно появилась боль и какая она была?

— Час назад, Макс, словно проклятый япошка пырнул меня своим мечом и проворачивает его. Я даже вырвал от боли, так сильно у меня не болело, — Босси застонал с снова свернулся калачиком.

Теперь пот выступил у меня: перфорация, никаких сомнений. Прободная язва желудка или двенадцатиперстной кишки — в положении американца никакой разницы, смерть наступит от шести до двенадцати часов. И ничего я не смогу сделать, кроме как дать ему вытяжку мака. Я не сумею сделать операцию, даже с маком он у меня умрет либо от шока, либо от кровопотери. Резекцию желудка или двенадцатиперстной никто и никогда не делал в одиночку в полевых условиях.

— Энсин, я сейчас, — нахожу свои шарики из ячменного теста, пропитанные маковой вытяжкой, возвращаюсь.

— Держи во рту пока не рассосется, через полчаса тебе полегчает. Я скоро вернусь, Энсин, лежи и не пытайся вставать или ходить, — выхожу из дома, надо позвать Германа и Уильяма, им надо знать прогноз Босси. Обоих нахожу недалеко от кузницы, где из шамотной крошки с добавлением глины и песка, ребята формируют кирпичи для будущей печи по полукоксованию угля и домны.

— Добрый день, сэр, — здороваются они, не отвлекаясь от работы.

— Добрый, ребята у меня плохая новость. Язва лейтенанта обострилась и в желудке образовалась дыра. Ему осталось жить максимум сутки, в лучшем случае, — оба бросили работу, смотрят напряженно, в глазах незаданный вопрос.

— Нет, ребята, здесь я бессилен, даже будь он сейчас в Форт-Лодердейле в госпитале, у него было бы меньше десяти процентов на успешное выздоровление.

— Сэр, — это обращается Тиландер, лейтенант знает?

— Нет, Герман, решил вначале сказать вам.

— Он герой войны, он должен знать правду, может у него есть предсмертное пожелание.

— Хорошо, мойте руки и пойдем к лейтенанту, — я смотрел как помрачневшие американцы моют руки, не проронив ни слова.

Когда мы пришли к Босси, он чувствовал себя лучше: стоны прекратились и выглядел он живее. Опиум сделал свое дело и лейтенант не казался смертельно больным.

— Макс, ты волшебник, — воскликнул Босси, делая попытку встать, но лицо исказилось от боли. — Я чувствую себя гораздо лучше, что за самодельные капсулы такие?

— Это ячменная мука с опиумом, Энсин, это просто немного облегчило боль. У тебя прободная язва желудка и, как мне не хотелось бы этого говорить, у тебя остались максимум сутки, — я замолчал.

Босси встретил известие достойно: минуту он молчал, затем невесело улыбнувшись ответил:

— А кто из нас бессмертен, Макс? Я мог умереть десятки раз во время войны, но Господь позволил мне пожить. Разве могу я оспаривать его решение? У меня к тебе просьба, позаботься о моих людях, когда меня не станет. Ты хороший человек, Макс, господь отблагодарит тебя за все.