— Ну, брат, теперь твоя очередь, беглец!.. — кивнул Суета Субботе.

   — Я не бегал никуда.

   — Где же пропадал? Не слыхал, што ль, што баял губной? Отвечай же по чистой совести, не потая ничего, как на духу попу...

   — Я не думал пропадать. После обиды, что нам нанёс Нечай Коптев, я поехал с его двора и чуть не замёрз... в этом самом кафтане и без шапки... Нашли меня монахи Корнильевой пустыни... выпользовали от немощи... А потом я к весёлым попал... и от их... к ватажнику...

   — Чего же перечишь, что не бегал?.. Это самое твоё странствие за што же счесть, коли не за беганье от царской службы в явочную пору?

   — На службу явиться мне было не про што и не с чем... без коня я, без оружия и без брони...

   — И это всё пропил... в непотребстве... Так ведь? Коли медвежьим вожаком стал, мужика смутил... в кабалу к ему пошёл...

   — Не шёл я в кабалу... то чистая ложь...

   — Ну, ладно... всё ложь, а ты чище света солнечного... А великий государь воеводам гневное слово пишет, за ваши бездельные огурства да отлыниванья от службы, да от десятни... И то чините непригоже. И за такое воровство, указом князя, его милости наместника Новагорода Великого и Пскова и прочиих городов со пригороды, подлежишь ты, Суббота, опале государевой всемерно и кажненью тяжкому; но князь-государь наместник, вняв сродственному ему милосердию, повелением указал тебя, прогульника и вора, ради твоего исправления, отослать к полковым воеводам в Переяславль Рязанской и вписать в десятню бессрочных высылок, и быти тебе там до новой посылки.

   — Да с чем мне ехать?.. Домой нужно быть и отца отыскать да срядиться к сроку...

   — Отец твой в Москве теперя-тко; а пускать тебя в Белокаменную — опять сбежишь... — отозвался злой старик Змеев, нахально подсмеиваясь.

   — Не в Москву, а домой, к нам.

   — Да куда к вам, коли всё описано на великого государя? Как Бортенев ни ершился, да пришлось уступить нам, — прихвастнул, заведомо пускаясь лгать, Змеев, обращаясь к дьяку Суете.

   — Что же, у его своего и нетути теперя ничего, што ль? — спросил губного дьяк.

   — Ни синя пороха... всё Божье да государево.

   — Ну, ин и из государева... отписного коня выдать, да пику, да саадак, да шапку железную... а сухарями сами оделим...

   — Благодарствую твоей милости, — высказался тронутый Суббота, принимая за чистую монету дьячью мнимую заботливость, — куда же идти мне теперь прикажешь?

   — В колодничью, известно, сведут... Сиди там до отправки.

   — Да за что же сидеть-то мне там с извергами, что ожидать должны наказанья...

   — И ты жди... воевода велел бить тебя батогами... до отправленья... за прогул и непотребства.

   — Увидим, кто осмелится бить слугу государева!

   — А хочешь?

   — Не смеешь ты!.. Не удастся свинье на небо взглянуть.

   — А взглянет свинья, как пить дать взглянет, — язвительно прошипел взбешённый Суета. — Эй, ярыги дневальные... батогов! Бери его... растягивай!.. — крикнул дьяк и указал на изумлённого Субботу.

Тот, безоружный, приготовился к обороне, но десять человек одного, хотя и силача, осилили, повалили, сорвали кафтан и избили батогами до того, что поднять нужно было с пола надменного Осорьина, пылавшего бессильным бешенством.