Блюхер говорит, а в открытые окна несется протяжный рев паровозных гудков: вокзал встречает голодных детей Поволжья.
ВЛАДИВОСТОК. ПРИМОРСКИЙ ПАРК
Исаев и Сашенька медленно шли по пустынной аллее. Где-то за буйными соцветиями кустарников слышались веселые голоса, визг, смех и плеск воды: там, внизу, пляж на берегу залива.
— Когда я слышу эту радость, — сказал Исаев, — мне сразу вспоминается петроградский приятель Генрих Ганин, эстрадный чтец. У него была новелла. Она называлась «Лось в черте города». Предвоенный Петроград, на первых страницах газет — сообщения о стачках на заводах, решение правительства о призыве в армию, сообщения о росте цен на продукты, но люди, все как один, читают четвертую полосу — там маленькая заметка: «Вчера на Васильевском острове из леска вышел лось. Не обращая внимания на жителей, лось спокойно перешел дорогу и углубился в чащу». Проходит месяц, на первых полосах появляются сообщения — «Тысячи убитых в пограничных районах, надвигается всеобщая война». Но люди все-таки читают четвертую полосу, а не первую, потому что там заметка: «Лось в черте города. Вчера лось шел по Невскому. Он разбил рогами две витрины и лег спать на Литейном». И Ганин тогда говорил мне: «Если на четвертой полосе газеты появится очередное сообщение — «Лось в черте города», где будет сказано о том, что десять лосей танцуют на Аничковом мосту, — это будет означать конец мира, но люди будут читать именно эту заметку — «Лось в черте города»…
Сашенька улыбнулась:
— Максим Максимыч, вы необыкновенно странный человек. Словно девица.
— Это как?
— Очень просто. У вас настроения меняются.
— Да?
— Конечно. То смеялись все утро, а теперь грустите.
— Это я грущу оттого, что вы меня обижаете.
— Я просто боялась пугать Гаврилина. Сегодня я готова идти к чумным.
— Папа уже уехал?
— Ночью.
— Почему вы зовете его по фамилии?
— Люблю его очень…
— Одна здесь теперь?
— Одна.
— У вас родинка на щеке смешная. Нет?
— Это не родинка.
— А что?
— Родимое пятно.
— Оно у вас формой на Англию похоже…
— Не дразнитесь. Когда пойдем к чумным?
— Не надо ходить к чумным.
— Боитесь?
— Еще как!
— Одна пойду.
— Водку пить сможете?
— После?
— И после, но главное — перед.
— А у вас виски седые.
— Это я подкрашиваю. Чтобы казаться элегантным, как английский капитан.
— Вот и неправда. Я знаю, как подкрашиваются.
— Разве так не похоже?
Сашенька остановилась и внимательно оглядела виски Исаева.
— Обманщик.
— Обманщик, — сразу же согласился он и повторил. — Обманщик.
— Максим Максимыч?
— Ау?
— Вы зачем живете в Гнилом Углу?
— Мне там нравится.
— Зачем же вы ко мне звоните, если у вас, говорят, есть японка — красивая гейша, и глаза у нее, как вишни.
— Кто это говорит?
— Секрет.
— Приходите в гости, я вам ее покажу.
Сашенька вспыхнула, отвернулась:
— Показывают вещи, Максим Максимыч.
— Тоже верно. Где будем обедать?
— Я — дома.
— Вы же обещали побыть весь день со мной.
— Вам этого очень хочется?
— Не то чтобы очень, но во всяком случае…
— Лучше вы уходите, Максим Максимыч, а то я вам тоже стану дерзости говорить, а вы старый…
— Отомстила! — улыбнулся Исаев и весело, с издевочкой посмотрел на Сашеньку. Глаза у него все в сеточке мелких морщинок. Такие морщинки у глубоких стариков бывают, а Исаев-то молодой, двадцать два ему всего, двадцать два.