— Отказал Молчанов?
— Да.
— Позвольте пойти на передовую? — спрашивает Гржимальский.
— Нет. Вы мне понадобитесь здесь.
Постышев одевается и идет следом за Покусом.
— Куда? — спрашивает Блюхер.
— В окопы.
— Я буду позже. Сигнал для начала, как обусловлено.
— Понятно. Счастливо, Василий Константинович.
— Счастливо, Павел Петрович.
Постышев и Покус уходят.
— Как с танками? — спрашивает Блюхер.
— Остался один, который может работать.
— Его бросить на поле сразу после начала наступления.
— Так у него ж пулемет заклинило.
— Ничего. Пусть прет без пулемета.
Входит адъютант.
— Товарищ главком, вас ждет главный редактор «Читинской правды» уже два часа, у него Чита на проводе, надо передовицу в номер.
— Извините, — говорит Блюхер командирам и выходит в соседнюю комнату.
Навстречу ему бросается маленький экзальтированный человечек в пенсне с нервическим румянцем.
— Главком! Я все понимаю! Мне нужно всего несколько слов.
— Несколько — могу. А что это вы суетитесь? Вы поспокойнее. Присаживайтесь, ручку в чернила обмакните и пишите: «Дальний Восток был, есть и будет русским Дальним Востоком».
Главный редактор пишет, брызгая чернилами.
— Еще вопрос.
— Пожалуйста.
— Я видел повсюду в войсках поразительный порядок. Я увидел армию, которой не было до вашего приезда на Дальний Восток. Сколько, верно, вам пришлось пострелять народа, чтобы добиться этого?
— Ни один боец не был расстрелян.
— Как?
— Так.
— Как же вам удалось навести порядок среди этого развала и разброда?
— У нашей партии есть целый ряд способов навести порядок и без репрессий. Вы сами-то кто по партийной принадлежности?
— Большевик.
— И давно?
— Порядочно.
— Странно. Вы когда-нибудь видели, как расстреливают людей?
— Нет.
— А по долгу службы вам никогда не приходилось подписывать ордер на расстрел человека?
— Нет.
— Тогда понятно. Еще вопросы есть?
— Есть.
— Сколько?
— Двенадцать.
— Прибавьте для счастливого числа еще один и задайте их мне после окончания сражения.
Блюхер возвращается в комнату к командирам, оглядывает их всех и медленно говорит:
— Я прошу вас сверить часы.
ОКОПЫ
Постышев лежит в снегу, рядом с бойцами, на сорокаградусном морозе. Ревет пронзительный ветер — низкий, змеящийся по снегу, задувающий за воротники и под шапки.
— Спать ему не давайте, — говорит Павел Петрович старику, лежащему подле него, и показывает глазами на молодого бойца. — Во-он, под елочкой, пристроился, сейчас заснет, лицо у него больно тихое.
— Не слушается он меня.
— Может, больной?
— Вроде бы здоровый, жару в нем нет.
Постышев подползает к парню и тормошит его.
— Ты не спи, Илья Муромец, только не спи.
— А мне лето грезится, — отвечает парень.
— А мне, может, осень! — сердится Постышев. — Раскрой глаза!
— От снега их режет, небо черным кажется. А в лете мне речка видится — мелкая-мелкая, дно песчаное, — очень медленно говорит парень, — берега с осокой, плотвичка на пригретых местах хвостиками вывертывает.
— Вот сволочное дело, — говорит Постышев, — и поднять его нельзя, сразу подстрелят. Открой глаза, черт ласковый! Сейчас все в атаку станут, а ты будешь лежать окоченелый.