— У тебя есть еще дети? Мои братья и сестры?

Я качаю головой и объясняю, что моксидогрель вызвал раннюю менопаузу. И снова, как шесть недель назад, меня начинает охватывать та же самая, ни капли не ослабевшая, бешеная ненависть к Мэгги. Я боюсь, что это отразится на моем лице и Бобби увидит мое ожесточение.

— Моя мать была очень противоречивым человеком. Вряд ли я когда-нибудь смогу простить ей то, что она со мной сделала, — поспешно добавляю я.

— Она знает, что я тебя нашел?

— Ее не стало несколько лет назад, — поспешно отвечаю я. — Рак груди.

Мне невыносимо врать ему, однако сказать правду я не могу. Пусть рядом будет человек, который видит во мне только хорошее. Я это заслужила.

— А что с моим отцом? — продолжает Бобби. — Вы общаетесь?

Даже сейчас при одном воспоминании о Джоне у меня на лице расцветает нежная улыбка.

— Увы, тут мне тоже тебя нечем порадовать. Когда мы встречались, твой отец употреблял много разных веществ. В те времена все музыканты этим грешили, и он не был исключением. Только теперь я понимаю, что у него, возможно, была зависимость. Я не знаю всех подробностей. В общем, у Джона случилась размолвка с одной знакомой девушкой, и она умерла. Он так и не признал свою вину, но его осудили за убийство, и с тех пор он находится в тюрьме.

Бобби громко и протяжно выдыхает.

— Как бы то ни было, — добавляю я, — человек, о котором писали в газетах, совершенно не походил на того Джона, которого я любила. Твой отец был мягким и нежным, совершенно лишенным грубости и агрессии.

— Вот дерьмо… Ты навещала его?

— Нет, ни разу, — отвечаю я и заливаюсь краской, понимая, как это жалко звучит. — Мне пришлось отпустить его, чтобы выкарабкаться самой.

Дилану ни к чему знать, что я написала адвокату Джона с просьбой о свидании — и что получила отказ, потому что «клиент не помнит, кто вы».

— Он знает обо мне?

Пожимаю плечами.

— Я узнала, что его осудили, лишь спустя два года после вынесения приговора. Потом, естественно, следила за его делом и многочисленными апелляциями, и удивлялась, почему он так и не вышел со мной на связь. О беременности он знал, а о том, что я якобы потеряла тебя, — нет. Хочу думать, что таким образом он пытался оградить нас от той непростой ситуации, в которую попал.

Я замолкаю. Мой сын ничего не говорит. Пришлось вывалить на него сегодня слишком много мрачных тайн — их непросто переварить. Идя сюда, он был уверен, что выследил давно потерянную сестру, а вместо этого нашел мать с огромным багажом житейских трагедий.

— Мне уйти? — спрашиваю я. — История непростая, и я пойму, если тебе понадобится время ее осмыслить.

— Нет, — отвечает Бобби не мешкая (а значит, от чистого сердца). — Ты могла бы просто скрыть все это от меня, и я очень ценю твою честность.

Честность… Я готова дать сыну безусловную любовь, поддержку и многое другое, однако полной честности между нами не будет никогда.

Восемнадцать месяцев назад

Губы сами расползаются в улыбке от переполняющей меня радости. Большинство родителей наверняка испытывают подобные чувства по несколько раз на дню, но для меня это все еще в новинку, поэтому я ценю каждую проведенную с Бобби минуту.