Сани не могли соревноваться с ними в быстроте…

Ротмистр пригнулся и короткими очередями стал прореживать вражью конницу.

«Зелёные» падали с сёдел, но живых было куда больше, чем павших. И они нагоняли.

Вот заглох пулемёт, и пуля, словно дождавшись этого, сразила пулемётчика.

Ротмистр завалился на бок, Надя наклонилась к нему, но тот уже ничего не видел.

— Он умер!

— Вижу!

Проклятие! У него в обойме всего четыре патрона!

Оставить половину — на себя и девушку? Очень мелодраматично!

А папку махновцам подарить? Обойдутся…

Некий калмык раздухарился до того, что решил аркан забросить. Раскрутил с гиканьем — и схлопотал свинцовый катышек из маузера. Будешь удобрением, друг степей…

Бах! Бах!

Щелчок. Всё?

Махновцы стали обходить сани справа и слева, и в этот самый момент с дороги ударили пулемёты.

Кирилл встрепенулся — и удивился.

На санях, что ушли вперёд, стояли «максимы», а это долбят «гочкисы». Откуда?..

— Наши! — завопила Надя. — Наши!

Впереди, освобождая дорогу, съезжали в степь броневики — полугусеничные «Остин-Путиловец-Кегрессы».[50]

Они легко и быстро шли по снегу, заходя махновцам во фланг и расстреливая тех плотным пулемётным огнём.

На дороге между тем развернулись ещё два броневика — «Руссо-Балт М» с парой пулемётов и полуторадюймовой пушкой Максима — Норденфельда, а рядом — «Гарфорд-Путиловец», вооружённый тремя «максимами» и трёхдюймовой противоштурмовой пушкой образца 1910 года.

Водитель «Гарфорда» поставил машину боком, чтобы было удобнее развернуть башню, и орудие грохнуло, целясь по хутору.

Махновцы сбились в кучу, закружились, словно не зная, куда им деваться, и попадали под перекрёстный огонь доброго десятка пулемётов.

— Так вам и надо! — завопила Надя.

Кирилл захохотал, сбрасывая напряжение, на радостях облапил девушку, а та неожиданно пылко ответила ему, впиваясь в его губы жадным ртом.

Сани сбились в кучу, лошади недовольно фыркали, нюхая бензиновый выхлоп, а из бронированных недр «Остинов» лезли улыбчивые бойцы в кожаных «шведских куртках» и шароварах, в очках-консервах, поднятых на кожаные же каскетки с назатыльником и наушниками.

Что-то подозрительно знакомое было в этих бойцах…

Не может быть. Его текинцы?!

— Саид! — негромко позвал Кирилл.

Широкая спина туркмена в кожаной куртке с суконным воротником закаменела на какое-то мгновение, а после он подскочил и с зычным рёвом кинулся к Авинову.

— Сердар вернулся! — орал текинец, плюща от счастья широкое смуглое лицо.

Облапив Кирилла, Саид Батыр закружил любимого командира, словно младшего братишку.

— Раздавишь! — просипел Авинов.

Текинец бережно опустил его наземь, но это было лишь началом испытаний — услыхав вопли Саида, из бронеавтомобилей повалили остальные джигиты, бойцы Текинского полка, некогда охранявшего самого Корнилова.

Диковатые и простодушные туземцы, пасшие скот в Каракумах и в предгорьях Копетдага, они были по-настоящему преданы Лавру Георгиевичу, почтительно называя его «Уллы Бояр», Великим Бояром.

Авинова, назначенного им в командиры, текинцы зауважали, а после и полюбили — за справедливость, за смелость, за то, что не чурался их, а делил и стол, и кров, и все опасности войны.