Один из обитателей этого острова, будучи прибит ветрами к острову Харрис, связался с теми, кто торговал с Глазго, и его уговорили отправиться туда. Он был поражен и продолжительностью пути, и величиной королевств, за каковые посчитал он острова, мимо которых они проплывали; самый протяженный из них был не более двадцати четырех миль в длину, однако все они намного превышали размерами его родной остров.

Прибыв в Глазго, он ощутил себя так, словно очутился в совершенно новом мире, чьи язык, обычаи и прочее были ему неведомы; он не мог себе представить, что кто-то строит из камня такие большие дома, что улицы можно мостить плитняком (он счел, что это — творение природы, ибо ему не приходило в голову, что люди станут прилагать усилия, чтобы замостить дороги, по которым ходят). Он стоял у двери дома, в котором его поселили, и с восторгом оглядывался по сторонам, а когда мимо прокатила карета, запряженная двумя лошадьми, решил, что животные везут за собой маленький домик, где живут люди; кучера он высмеял за то, что тот сидит так неудобно, ведь разумнее было бы пересесть на лошадь. Колеса кареты и способ передвижения привели его в полное изумление.

Отважившись отправиться на прогулку, он попросил, чтобы его вели за руку. Купец Томас Росс и прочие, кому взбрело в голову привезти этого человека в Глазго, стали спрашивать, нравится ли ему церковь. Он отвечал, что да, скала высокая, но на острове Кильды есть и повыше, но вот пещер прекраснее ему видеть не доводилось: такой образ у него сложился от колонн и арочных сводов церкви. Внутри церкви он еще более поразился и всплеснул руками, не в силах понять, как люди сумели построить этакое чудо. Он не имел понятия, для чего предназначены скамьи, и вообразил, что люди в масках (под каковыми было не разобрать, мужчины это или женщины) вынуждены их носить, поскольку виновны в чем-то дурном, вследствие чего обязаны прятать лица. Его изумили мушки на женских лицах, каковые он счел волдырями. Еще он озадаченно глядел на подвески, решительно осудил парики, а тем более пудру, и в конце концов отверг все то, что не было в ходу на его родном острове.

Он с изумлением разглядывал все, что было для него внове. Услыхав благовест, он пришел в ужас, ибо решил, что ткань мироздания вот-вот распадется. Он и думать не думал, что в поселении может быть столько людей, сколько их есть в Глазго, и для него осталось великой загадкой, отчего они сговорились жить в такой толчее. Он спрашивал, каким образом эти люди себя прокармливают, а когда увидел большие краюхи хлеба, то никак не мог решить, хлеб это, дерево или камень. Еще его изумляло, откуда берется эль и как оного на всех хватает, поскольку никто на его глазах не пил воду. Он спрашивал, из чего делают нарядную одежду, а когда узнал, что чулки не обязательно сперва разрезать, а затем сшивать, это его тоже изумило. Женскую моду он посчитал глупой, потому что, как он сказал, тонкие одеяния не годятся для любого сколько-нибудь полезного занятия. Заметив женскую ножку, счел он, что форма у нее другая, нежели у мужчины — ведь обувь-то отличается. Он не одобрил каблуков равно у женщин и у мужчин, а когда увидел подковы на лошадиных копытах, закрепленные гвоздями, то не удержался от смеха и сказал, что ничего нелепее в жизни не видывал. Он тосковал по родному острову и все повторял, как было бы здорово, имейся и там в таком же изобилии эль, бренди, табак и железо.