“ТАК стыдно расстраивать ее, и думать не могу”, – писала Диана Деборе по поводу эссе “Блор”. Дебора же обратилась к Нэнси в обычной своей манере и, сочетая здравый смысл с шутливой митфордианской речью, постаралась ей объяснить, что мать задета и обижать ее не очень-то правильно. Памелу, сообщала Диана, Джессика и Нэнси довели до отчаяния, наперебой жалуясь за ужином на свое горестное детство. “НЕПРАВДА!” – взвыла Пэм.

Сидни умерла в 1963-м, и, несмотря на чувство вины или как раз из-за той вины, которая окружала ее отношения с матерью, Нэнси все чаще подумывала взяться за мемуары. Она собиралась написать о своей взрослой жизни начиная с успеха “В поисках любви”, но время от времени вспоминать события прошлого и через них объяснять, кем она в итоге стала. Книге этой не суждено было быть написанной, но еще в 1971 году Нэнси интенсивно обменивалась мыслями по этому поводу с другой страдалицей – Джессикой.

Диана обливала жестоким презрением двух немолодых дам, запершихся в “кладовке Цып”. “Декка и Ноне – парочка злобных старух, обиженных на жизнь и назначивших виноватой за все несправедливости Мулю! Вот чушь-то!” Так она писала Деборе, и Дебора соглашалась с приговором, хотя и выражала эту же мысль более жизнерадостно: ее происходящее не так задевало, как старшую сестру, – поскольку она была моложе и обязанностей у нее хватало, возможно, она просто не слишком сосредотачивалась на этом конфликте. Она давала сестрам проницательные и добродушные указания, стараясь подправить их перекошенную точку зрения, – например, в письме Нэнси она выражала сомнение, что Джессика так уж горела желанием сделаться профессором, – и в целом, говоря современным языком, советовала им перерасти детские обиды и жить дальше. И это разумный совет. С другой стороны, Нэнси – писатель, писатели видят все иначе. Для писателя, говорит Мюриэл Спарк, все – материал, ничто не пропадает зря. В этом смысле жаль, конечно, что Нэнси так и не написала автобиографию, было бы лучше и для читателей, и для нее самой.

Насколько автобиография оказалась бы близка к истине – отдельный вопрос. Нелюбовь ее к Сидни вполне искренна, однако из этого еще не следует, что эта неприязнь полностью оправдана. Без сомнения, кое-какие сведения, упомянутые Нэнси в более ранних письмах, почти что мимоходом, иной раз ошеломляют. Например, когда муж Нэнси Питер Родд вызвался в начале Второй мировой добровольцем, теща заметила: “Полагаю, его скоро пристрелят”. Когда врач, лечивший Нэнси от бесплодия, поинтересовался, не имела ли она контакта с сифилисом, Сидни ответила: ну да, первая няня действительно была заражена. Разумеется, такие подробности мы знаем только со слов Нэнси. Соответствуют ли они действительности? Замечание о Питере, скорее всего, отчасти правда, поскольку упоминается в двух письмах. Что касается истории про няню, как ни странно, Диана, обычно настроенная крайне скептически, пишет: от такого “волосы встают дыбом”, то есть она поверила или почти поверила. Трудно себе представить, чтобы кто-то, пусть даже Нэнси, изобрел подобное обвинение на пустом месте (разве что начитавшись Ибсена?). Поскольку никаких признаков инфекции у самой Нэнси не обнаружилось, с ее стороны было уж вовсе нелепо и далее обвинять мать в своей беде, но, по крайней мере, она могла ее упрекать в недостатке сочувствия и живого воображения – как можно было столь бессердечно подкрепить худшие страхи дочери!