— Слушай, а с чего морф вдруг согласился ехать? То упирался-упирался, а потом вдруг как щелкнуло.

— Да сам не пойму.

— А может, из-за того, что стайное животное человек-то?

— И?

— Ну. Мы его так уговаривали, что он почувствовал себя, скажем, не лабораторным животным, а своим? Так, скажем, обрел компанию?

— Ага. Наша рота — дружная семья. По-моему, плетешь не ту святую. Скорее посчитал, что надоест нам его убеждать — кто-нибудь из политически неграмотных и пальнет. Может, посчитал, что так он будет в большей безопасности. Если в нем будет постоянная надобность, не припомнят художеств под руководством ныне беспокойного вивисектора.

— А может, обещанное тобой руководительское кресло соблазнило?

— Кто знает. Тебя кормили?

— Сожрал пару бутербродов на ходу.

— А про меня забыл, а? Бутерброды с сыром были?

— Гм…

— Ясно. Забыл. Родственничек!

Братец поворачивается к нашим спутникам.

— Месье, мадам и мадемуазель! Я же не манж ну не все сис жур, но жрать хочется как из пушки. Может кто удружить голодному, заброшенному всеми лекарю? Найдется ли у вас капля сострадания или, на худой конец, холодная котлета за пазухой?

— Вы еще забыли сказать, что сами вы не местные и извините, что мы к вам обращаемся, — ехидно замечает старшая медсестра, тем не менее начиная копаться в сумке.

— Так низко я не пал, чтоб попрошайничать по-цыгански. Тем более что основной бизнес на нищенстве держат цыгане-люли. А они вроде и среди цыган — непочитаемы.

— Ладно, держите.

— Вот спасибочки!

В итоге нам насовали провизии — как раз на троих и хватило. Филя, разумеется, мимо не прошел и трапезу с нами разделил.

Правда, поесть спокойно не дали — вопросов было много.

Кронштадтская медицина уже на морфов насмотрелась, причем на разных. Оказалось, что и братца присутствующие знают — он препарировал несколько морфов у себя на новом кладбище, названном в честь большого Пискаревского, где лежит четыреста семьдесят тысяч ленинградцев, умерших в блокаду от голода, холода, обстрела и бомбежек, малой Пискаревкой. Но вот появление более-менее разумного, да еще и выступившего союзником морфа — это их сильно удивило. По-моему, даже посеяло всякие беспочвенные утопии типа вечной надежды людей на практическое бессмертие. Хоть в каком виде, не зря же так были популярны дурацкие фильмы про вампиров. Только бесплатный сыр — как правило, в мышеловке. Причем для второй мыши.

Во всяком случае, по одному морфу судить нельзя. Ну… мне так кажется… Хотя заманчиво, конечно. Потому как вроде жизнь после смерти — и что там — один Мутабор ведает. Но мне так кажется, что тут не будет все так уж просто — пореанимал безнадежного — и вот он встает, говорит: «Благодарность. Доктор. Коньяк. Завтра», и прет домой к радостным родственничкам. Вот что узнать надо точно — осознавал себя мой подопечный сразу или память потихоньку возвращалась? И что там такое было — при дрессировке того же Альманзора. Пряник какой был — ясно, а вот кнут? И ведь был кнут, совершенно точно! Больно уж вивисектор был уверен в том, что морф его боится. Морф, конечно, жульничал, но ведь это показывает, что применяли по нему какую-то неприятность…