— На перчатки талер?

— Они шелковые!

— Ладно, дам, — сказал Волков и попытался задрать ей юбки.

Черт с ними с этими талерами, лишь бы она… Лишь бы обняла его крепко. И ногами своими крепкими и длинными обхватила.

— Стойте, стойте, — не дала она задрать себе юбку. — Подождите.

— Ну! — он уже начинал злиться.

— Танцев я не знаю, но в городе тут учитель есть, я уже узнала. За неделю выучусь у него.

— Одну тебя тут не оставлю, — обрезал Волков. — То не прилично, не должна девица из хорошей семьи одна жить. А ты вроде теперь из моей фамилии.

— Ну, монаха со мной оставьте, мне нужно, господин мой, — она стала гладить его по щеке и целовать в губы, едва-едва касаясь их. — Господин мой, как же мне на бал идти, если я танцев не знаю.

Нет, нужно было ее в Эшбахт отправить. И трат бы не было ему, и волнений. Но как? Как отказать ей? То невозможно было. Кто бы смог отказать такой женщине, из которой юность, любовь и нега фонтанами бьет, заливая все вокруг сладостью жизни? От запаха которой, если рядом сидит, голова кружиться.

— Ладно, — наконец сказал он.

И получил то, чего ждал. Девушка так обняла его крепко, так сладко поцеловала, что не жалел он уже о тех деньгах, что тратил на нее, и не думал о них даже.

— Снять платье? — спросила она, отрываясь от губ его.

— Все снимай, — ответил он, не отрывая глаз от ее прекрасного лица.

Не было никого на этом свете, кому он доверял бы больше, чем ему. Волков не знал другого человека, которого любили и уважали все остальные люди. К которому шли и за светом, и за утешением, и за лечением. Солдаты и местные бабы с орущими детьми с утра заходили к нему в пустующий овин, который он использовал и как спальню свою, и как келью для приема больных. И никому он никогда не отказывал. Казалось, что брат Ипполит вообще не умел этого делать. Простодушное лицо молодого человека никак не отражало больших знаний и пытливого ума. Зато говорило всем, что человек сей добр до святости и терпелив без меры.

— Не смей дразнить его, — говорил Волков со всей серьезностью в голосе.

— Да разве я дразнила когда? Никого не дразнила, — врала Брунхильда.

— Не ври мне, сам видел, как ты из озорства перед ним подол до колен задирала, чтобы его смущать.

— Так то когда было, — тут же выкрутилась девушка. — Уж я не такая больше.

Вилков погрозил ей пальцем, сказал:

— Монах.

— Да, господин, — брат Ипполит тут же подошел к нему.

— Деньги ей не давай, — он протянул монаху один золотой.

У Брунхильды от такой несправедливости округлились глаза. Но кавалер и не глянул на нее, продолжал говорить монаху:

— Купишь ей два платья, два шарфа и одни туфли, больше ничего.

Девушка молчал, но по виду ее уже было ясно, что из монаха она вытрясет столько денег, сколько ей потребуется. А вовсе не столько, сколько господин велит.

— Снимешь комнату на неделю, да не в трактире, сам при ней будь. Она к учителю танцев будет ходить, так ты с ней.

Монах понимающе кивал.

— Раньше я к ней не лез, сама была себе хозяйской, а здесь она под моей фамилией ходит. Смотри, чтобы не опозорила она меня.

Девица фыркнула и закатила глаза, так и говоря без слов: «Господи, да что он несет?»