Мистер Грот сухощавый и подтянутый, потому что много ходит. Как индеец, говорит он. У него есть машина, правда ржавая и сломанная, она стоит за домом. Чинить ее не на что, так что передвигается он пешком и только изредка на старом муле, кото-рый, по его словам, несколько месяцев назад удрал из сломавшегося фургона, на котором его везли на бойню. Ногти у мистера Грота с черной каймой из солидола, земли, крови животных и бог еще знает чего, грязь въелась так, что уже не отмоешь. Сколько я его вижу, он всегда в одних и тех же штанах.
Мистер Грот считает: нечего правительству ему указывать, как надо жить. По правде говоря, он и вовсе не доверяет этому самому правительству. В школе он не проучился ни единого дня, да и ни к чему это. Но меня в школу отправит, хотя бы ради того, чтобы всякие чинуши к нему не вязались.
Через три дня после моего приезда, в понедельник, мистер Грот трясет меня в темноте за плечо: вставай, собирайся в школу. Холодно в комнате так, что пар идет изо рта. Я надеваю одно из новых платьев, а сверху два свитера. Кроме того, шерстяные перчатки Фанни, толстые чулки, в которых приехала из Нью-Йорка, громоздкие черные туфли.
Бегу к колонке, набираю в кувшин холодной воды, несу в дом, подогреваю на печке. Наливаю теплой воды в оловянную миску, беру тряпку, оттираю лицо, шею, ногти. На кухне есть старое зеркальце, все в ржавых пятнах и в россыпи черных точек, рассмотреть в нем свое лицо не так просто. Я разделяю грязные волосы на две пряди, пользуясь пальцами вместо расчески, заплетаю в две тугих косички, завязываю нитками, которые мне уложила Фанни. Внимательно всматриваюсь в свое отражение. Вроде чистая – насколько это возможно без ванны. Лицо бледное, серьезное.
Завтракать я почти не завтракаю, чуть-чуть пудинга из дикого риса на козьем молоке с кленовым сиропом, который нацедил накануне из дерева мистер Грот. Я так счастлива, что наконец-то на целый день выберусь из этой мрачной зловонной хижины, что кручу на руках Гарольда, забавляю Джеральда-младшего, делюсь пудингом с Мейбл – она только-только начала смотреть мне в глаза. Мистер Грот рисует ножом в грязи карту: по подъездной дорожке, дальше свернешь налево, как вот вы приехали, дойдешь до Т-образного перекрестка, там через мост вот сюда и вперед, до главной дороги. С полчаса шагать примерно.
Взять с собой завтрак он мне не предлагает, а я и не прошу. Засовываю в карман пальто пару яиц, которые сварила вечером, когда готовила ужин. У меня есть бумажка от мистера Соренсона, там написано, что некий мистер Пост, водитель, который возит детей в школу, будет дожидаться меня на перекрестке в восемь тридцать утра, а обратно привезет в шестнадцать тридцать. Сейчас только семь сорок, но я уже готова. Лучше уж ждать на углу, чем рисковать опозданием.
Вприпрыжку по подъездной дорожке, быстрым шагом дальше; приостанавливаюсь на мосту, гляжу на отражение неба в темной воде – оно будто ртуть; возле камней – шапки пены. На ветках сверкает лед, на сухой траве блестящая паутинка мороза. Сосны и ели припорошены снежком, который выпал накануне, будто идешь через заросли рождественских елок. Впервые за все это время я осознаю, как здесь красиво.