Джоанна уехала. Рейс у нее был ранний, и она вышла из дома на рассвете, как только небо посветлело над тополями через поле от Страда-провинциале-65. Ее ждало такси, распространяя выхлопные газы. Она снесла вниз чемодан и, остановившись в холле, сказала, что вечером к нему приедет Корделия.

Через минуту он уже остается один, на кухне, и старается не поддаваться неожиданному наплыву чувств, насыпая дрожащей рукой кофе в кофеварку.

Как мало мы понимаем жизнь, пока действительно живем. Миг за мигом, точно межевые столбы вдоль железной дороги, пролетающие за окном вагона.

Настоящее, вечно ускользающее.

Peritura.

Он садится в ушастое кресло, взяв айпад.

Печатает.

Отправляет письмо. Новых писем нет, не считая спама и всяких рассылок.

Он еще не написал Саймону о его стихотворении. Сейчас напишет. Но прежде еще раз взглянет на него.

Эта последняя фраза… Она не произвела особого впечатления на него на прошлой неделе.

Он встает и гладит обогреватель, ощущая его тепло своими высохшими руками.

Бег времени. Вот что вечно, вот что не имеет конца. И он проявляет себя, лишь воздействуя на все вокруг, так что все воплощает в себе, в своей собственной скоротечности, то единственное, что не имеет конца.

Это кажется немыслимым парадоксом.

– Доброе утро, синьор Парсон, – говорит Клаудиа.

От неожиданности он вздрагивает.

– О, Клаудиа. Привет. Как вы?

– Все в порядке, синьор Парсон, – отвечает она, не особенно пытаясь скрыть, что устала и чем-то недовольна.

У нее тоже проблемы с суставами в такую погоду. Они как-то говорили об этом.

– Где вы хотите мне начинать? – спрашивает она.

– С кухни? – подсказывает он. – Или сверху? Я не против.

Он пытается ухватить то чувство, которое переживал мгновение назад, чувство того, что все есть воплощение чего-то бесконечного и вечного, вечного бега времени. Он переживал это одно мгновение. Переживал.

– Хорошо, – говорит Клаудиа. – Я начинаю сверху, хорошо?

Через эту самую скоротечность.

Лишь что-то настолько парадоксальное, думает он, может обещать надежду… на что?

– Отлично, – кивает он. – Спасибо, Клаудиа.

Он все так же стоит у окна.

Помогло.

Один миг у него было это чувство, и это помогло ему.

Корделия прибывает в четыре, когда начинает темнеть. Ей уже сорок три года. Это кажется невероятным.

– Привет, пап, – говорит она, выбравшись из такси.

Он ждет в дверях, чтобы помочь ей с чемоданом, но она ему не позволяет. Они пьют вино в гостиной. Он теперь жалеет, что выпил один бокал «Барбареско», не дождавшись ее. Он рассказывает ей об аварии, что помнит, – как ездил в аббатство в Помпозе. И опять благодарит ее за то, что она приехала.