А вот руководство смогло и не оценило. Руководству в принципе не свойственно положительно оценивать провалы подчиненных, но в этот день начальник Главного следственного управления по расследованию особо важных дел Илья Валерьевич Карнаухов, обычно старающийся Реваева понять, был в ярости. Ярость его объяснялась не только самим фактом того, что преступник сумел скрыться, но и тем, что он, опытный руководитель, совершил непростительную ошибку — доложил наверх о предстоящей операции. Теперь предстояло докладывать о ее провале. Был еще один аспект имеющейся проблемы, который необычайно злил генерал-лейтенанта. Именно он согласовывал число людей, задействованных в операции по поимке возможного убийцы, и именно он вдвое урезал то число сотрудников, на котором настаивал полковник Реваев. Ощущение своей сопричастности к неудаче только подстегивало гнев Карнаухова. Наконец, утомившись от своего собственного крика, он устало откинулся на спинку кресла, несколько мгновений разглядывал тяжелую люстру, висевшую в центре потолка, обшитого дубовыми панелями, затем представил, как эта тяжелая хрустальная махина с грохотом падает вниз, ломая стол и разбрасывая во все стороны тысячи блестящих острых осколков. Он на мгновение зажмурился.

— Юра, ты иди, пока тихо. Не знаю, что будет, когда я с доклада вернусь. Так что тебе лучше сегодня уйти домой пораньше и на глаза мне не попадаться. А до завтра я, может, и успокоюсь. Иди, Юра.

Реваев не стал возражать, кивнул, прощаясь, и вышел из кабинета. Дверь за ним бесшумно закрылась, и Карнаухову в наступившей тишине показалось, что скрипнуло где-то наверху, в потолке, там, где гигантская люстра крепилась к бетонному перекрытию.

Официант принял короткий заказ и бесшумно удалился.

— Петр Михайлович, рад тебя видеть, искренне рад. — Рудин, прищурясь, внимательно рассматривал Фролова.

— С трудом верится, но все возможно.

Фролов сел в кресло напротив главы Первой нефтерудной, откинулся на мягкую спинку. За последний месяц ему так часто приходилось делать вид, что ничего не произошло, что сейчас ему было совсем нетрудно сохранять внешнюю невозмутимость. Впрочем, к своему собственному удивлению, он и внутренне был безразличен к тому, как сложится разговор.

— Вот ты сейчас думаешь: чего он от меня хочет, — тем временем продолжил Рудин, — какой гадости от него ожидать? Верно? — Он оскалился в хищной улыбке.

«Волк, натуральный волк. А отстреливать некому», — подумал Петр Михайлович.

— Вы несколько сгущаете краски, Иван Андреевич, хотя с нашей последней встречи неприятный осадок у меня остался. А то, что ваши люди следили за моей дочерью…

— Жаль, мало следили, — резко перебил Рудин, — следили бы больше, может, она сейчас жива была. Ты уж извини за прямоту. И выкать мне тоже не надо. Не первый год знаем друг друга. Ну, повздорили малость, так с кем не бывает. Это не повод обиды по столу размазывать. Что касается твоей дочери, хочешь, верь, хочешь, не верь, шантажировать тебя я не собирался. Задача стояла обратная: предупредить тебя, чтобы она перестала глупости делать. Увы, — скривил губы Рудин, — не успели.