Две минуты спустя стало очевидно, что в квартире, кроме орущей на весь подъезд бабки, никого нет. На ее крики стали открываться двери соседей. Мясоедов и Фишман побывали в трех квартирах из четырех. В четвертой квартире никого дома не было. Узнав номер хозяйки от соседей, Жора дозвонился ей и, припугнув тем, что выломает дверь, если она не приедет, получил обещание прибыть в течение получаса. Оставив двух бойцов группы захвата караулить запертую квартиру, остальные спустились вниз, чтобы постоять на улице. Спешить было некуда, Мясоедов спускался неторопливо. Именно поэтому он обратил внимание на то, что не заметил в тот момент, когда врывался в подъезд. Фишман вышел на улицу первый, придержал дверь, пропуская Лену и Крис. Мясоедов посмотрел на темный силуэт своего товарища, отчетливо вырисовывающийся в дверном проеме, и шагнул в другую, противоположную сторону, где на фоне грязно-серой стены темнело пятно двери запасного выхода. Подъезд был сквозным, но в азарте преследования Жора понял это только сейчас. «Участковому морду набью, не предупредил, гаденыш», — возмутился Жора и подергал дверь, оказавшуюся запертой. Мясоедов посветил себе телефоном. Замок на двери был врезной, понять, когда его открывали последний раз, было невозможно. Жора вздохнул и вышел к дожидающемуся его на входе Фишману.

— Подъезд-то сквозной. Похоже, ушел клиент.

— Мои бойцы сразу дом оцепили, как только мы подъехали. — На лице Фишмана отразилось сомнение. — Если и мог уйти, то только до нашего приезда.

— Пара минут у него была, ему как раз хватило, — задумчиво протянул Жора. — Но это каким же надо быть продуманным? Вот тварь! — В голосе его послышалось восхищение.

— Надо туда пустить собаку. Если там есть запах, она его должна почуять, — предложил Фишман.

Жора угрюмо кивнул. Мрачное выражение лица уже больше не покидало его ни в то время, когда они огибали длинную пятиэтажку, ни в то время, когда Крис уверенно взяла след, ни тогда, когда она его столь же уверенно потеряла. Жора был мрачен. Он был мрачен, как все люди, недавно бросившие курить и которым нестерпимо, до боли в зубах хочется достать из пачки сигарету, щелкнуть зажигалкой, глубоко затянуться и наконец выдохнуть из себя клубы серого едкого дыма.

Реваев меланхолично опрыскивал свой маленький зимний сад, разместившийся на широком подоконнике его кабинета. Закончив процедуру, он, как обычно, дошел по коридору до туалета, наполнил опрыскиватель водой из-под крана, вернулся обратно и убрал его в шкаф, с тем чтобы к следующему моменту, когда он потребуется, вода была уже комнатной, комфортной для растений температуры. Как правило, закончив с цветами, полковник приступал к работе, но сегодня, лишь взглянув на ждущее его кресло, он вновь вернулся к окну. Вид из окна служебного кабинета Юрия Дмитриевича никогда не радовал. Все, что он мог увидеть, — это кусок серой улицы без единого деревца и фасад здания напротив, обезображенный внешними блоками кондиционеров. Подъехавший трамвай, остановка которого находилась почти напротив окна Реваева, выпустил из своего чрева пять или шесть пассажиров, два человека зашли внутрь, и трамвай, постукивая колесами, увез их куда-то вправо. Трамвай Реваеву тоже не понравился, он был не такой, как в детстве, слишком современный, обтекаемый, какой-то ненастоящий, почти игрушечный. И выкрашен он тоже был неправильно, в белый цвет с голубыми узорами. Во времена детства и молодости Реваева трамваи были красные. «Трамваи и должны быть красными, — почему-то подумал Юрий Дмитриевич, — точно, красно-желтыми». Ему стало совсем грустно. Преступник, который, казалось, был почти уже пойман, сумел перехитрить охотников и скрылся, запутав следы, словно лиса, обманувшая гончих. «Красиво ушел». — Как и Мясоедов, полковник не мог не оценить хладнокровие и изобретательность их противника.