– А зачем она тогда сама навела следствие на фотографа Двиницкого? Никто, кроме Ксюши, не помнил про его приезд, и получается, что она сама вывела вас на заказчика, пусть и по очень тонкой ниточке.

– Ирония судьбы в том, что она была не в курсе, что Раевский вышел на нашу галерею через Двиницкого. Он же ей про это не рассказывал. Думаю, что она локти кусала, когда узнала, что сама невольно подтолкнула следствие к разгадке. Впрочем, ее мы вычислили и без этого, так что Раевского она рано или поздно все равно сдала бы за милую душу.

– Удивительно, какие бывают бессовестные люди, – задумчиво сказал Федор Иванович. – Я про эту Ксению говорю. И ведь ее же мать выкормила, не волчица. А у нее нет ничего святого. Ни дети, ни родные, ни брачные узы, ни человеческая жизнь, ничего для нее не ценно. Не понимаю я этого, никак не понимаю!

От этого разговора Федор Иванович так разволновался, что у него поднялось давление. Елена дала ему лекарство и, виновато глядя на Дорошина, спросила:

– Ничего, если я сегодня здесь переночую?

– Конечно, – сказал он, опять кляня дурацкую ситуацию, в которой они оказались. – Давай я поеду, чтобы не волновать Федора Ивановича еще больше. А ты уложи его спать и сама ложись. А то ты не отдыхаешь совсем. Да и Габи меня там заждалась. Сидит голодная и невыгулянная, думает, куда это хозяева подевались.

Он ехал по вечерним, засыпанным снегом улицам и думал о том, что впервые за долгое время в его жизни все хорошо. Непонятки с жильем, так это ерунда. Он купит кольцо, сделает Елене предложение, вернее, нет, попросит ее руки у Федора Ивановича, чтобы все было правильно, а потом переедет к ним жить. Дом он, конечно, доведет до ума, чтобы оставить наследство детям. Его детям, которые обязательно родятся у них с Еленой. Или они сами через двадцать лет выйдут на пенсию и переедут в этот дом, оставив детям квартиру. Сейчас это не имело значения. Зато рядом с ним будет женщина, которую ему даровал бог. Видимо, за все его предыдущие горести даровал, не иначе.

Отчего-то Дорошин был уверен, что Елена ужасно понравилась бы его маме и бабушке. Да и отцу с дедом тоже. Его предыдущую жену они не любили. Терпели, соблюдали вежливость, но не любили. Она как была, так и осталась для них чужой. А вот Елена стала бы своей, это уж точно.

Съехав с широкой дороги на узкую улочку, ведущую к дому, Дорошин поехал медленнее, чтобы не застрять в наваленных сбоку сугробах. Трактор ездил здесь регулярно, но прочищал лишь узкую полоску, такую, что не развернуться и двум машинам не разъехаться. До ворот оставалось метра два, не больше, как вдруг навстречу вынырнула огромная черная машина, слепящая Дорошина светом галогеновых фар. Он зажмурился и инстинктивно нажал на тормоза. Его машину занесло, она ткнулась передним бампером в сугроб и застряла. Завизжали тормоза той, чужой машины, которая надвигалась неумолимо, словно дьявольская кара, и Дорошин закрыл глаза, чтобы не видеть собственной смерти, после которой уже не могло быть ни Елены, ни их будущей счастливой жизни, ни общих детей. Вообще ничего. Небытие.