Немолодой дарг с оторванной рукой и окровавленной бородой пытался зажать обрубок слабеющими пальцами, чтобы кровь не так быстро из него вытекала, он с ненавистью смотрел на него, скалил зубы, ничего не отвечал. Кроме оторванной руки у него было ещё несколько дырок от мелких осколков в брюхе.

— «Мама, мама, не хочу умирать»? — Ещё раз спросил Аким, глядя ему в глаза и доставая пистолет.

А потом он передумал стрелять, спрятал пистолет в кобуру, пусть сам сдохнет, а тут ещё и Сашка заорал:

— Патроны всё!

Пулемёт стих. Как без него стало неуютно, тихо, выстрелы винтовок не в счёт.

Он глянул на умирающего дикаря ещё раз и, закрыв забрало, стал карабкаться наверх. К пулемёту.

Он даже не вылез до конца наверх из обрыва… Только до пояса поднялся.

Пули полетели в него сразу и со всех сторон, но больше справа. Как тут Сашка бился один, Саблин понять не мог, удивлялся. Несколько пуль ударили в грунт совсем рядом с ним. А две прилетели ему. Одна сбила правую камеру на шлеме, одна опять ударила в правый бок. Вмяла броню до рёбер.

Аким выстрели в ответ. Даже не видя цели, просто выстрелил вправо, в ту сторону, откуда прилетали пули:

— Саня, отходи сюда. К обрыву, — крикнул он, ища откуда дикари ведут огнь и одновременно меняя камеру на шлеме.

— Аким, — негромко откликнулся пулемётчик, — что-то я… Нога у мня правая… Кажется, кость пулей сломало.

Он вел огонь уже из винтовки, не вылезая из пулемётного кресла.

— Чего ж ты не сказал сразу? — Заорал Саблин, выскакивая наверх.

Он укрылся щитом, пошёл в полуприсев, чтобы уменьшить возможность в себя попасть и ругая Сашку:

— Ну как так можно, а? Как новобранец себя ведёшь, знаешь же устав, о ранении нужно сообщить сразу, сразу, об этом первым делом в учебке говорят.

Он очень волновался за товарища, очень, он даже думать не хотел о том… Нет, даже не хотел об этом думать…

А ему стало прилетать, и прилетало хорошо, пули дырявили щит каждую секунду.

Одна пуля снова сбила ту же самую правую камеру. У него осталось только одна, запасная, но сейчас было не до неё. Нужно было добраться до пулемёта, забрать товарища.

Ещё она здорово ударили в правое колено, он даже испугался, что она разбила привод. Но, слава Богу, нет, на панораме повреждение не отобразилось, и нога двигалась.

Так он и дошёл до пулемёта. Сашка стрелял, прикрывал его по мере сил, а вот идти он не мог.

— Привод цел? — Спросил Саблин, садясь рядом с пулемётом и осматривая «ногу» товарища.

— Да, цел, — отвечал Каштенков, меняя обойму в винтовке, — только что толку? На ногу ступить не могу.

Одна из пуль даргов сильно ударила его в «голень», чуть выше ботинка. Сильно вмяла броню внутрь.

— Ты стреляй, — сказал Саблин, — а я тебя поволоку. Волоком.

— Куда, Аким, куда? — Как-то обречённо говорил пулеметчик, снова ведя огонь из-за щитка пулемёта.

— Туда, Саша, туда, — зло заорал Саблин, хватая товарища за воротниковую петлю на пыльнике, — к обрыву, до него двадцать метров, авось, дойдём.

— А дальше Аким, дальше куда?

— Окопаемся на берегу, прямо в обрыве, наверху, там они нас просто взять не смогут, и ждём темноты. Вот куда, Саня! А потом, ночью, уйдём на тот берег.