Он открыл конверт, вынул его содержимое и быстро просмотрел его. Потом, не сказав ни слова, передал все — на этот раз уже не мне, а маме. Затем отец поднялся и направился к одному из балконов. Он стоял там молча, повернувшись к нам спиной, держа руки в карманах и глядя на сгущающиеся сумерки или, может быть, в пустоту. То, что отец передал маме, оказалось небольшой стопкой фотографий. Старых, пожелтевших, плохого качества, сделанных, должно быть, уличным фотографом за несколько мелких монет — когда-то давно, весенним утром, больше двадцати лет назад. На них были юноша и девушка — красивые, стройные, улыбающиеся. Влюбленные и вынужденные скрывать свою любовь ото всех, попавшиеся в тонкие сети чувства — непобедимого, но заранее обреченного. Тогда, позируя для фотографии, они едва ли могли представить, что через столько лет перед этим свидетельством их прошлой любви он отвернется к окну, избегая смотреть ей в лицо, а она стиснет зубы, чтобы не расплакаться перед ним.

Долорес медленно, одну за другой, просмотрела все снимки. Потом не глядя протянула их мне. Я неторопливо изучила фото и сложила обратно в конверт. Отец вернулся к нам, сел в кресло и снова заговорил:

— Итак, мы закончили с материальными вопросами. Теперь мне хотелось бы дать несколько советов. Я не пытаюсь оставить тебе в наследство духовные наставления: едва ли имею на это право, и вряд ли моя жизнь может служить достойным примером, — однако мне кажется, что если ты послушаешь меня несколько минут, это не принесет тебе вреда, не так ли?

Я молча кивнула в знак согласия.

— Ну что ж, хорошо, и вот мой совет: уезжайте отсюда обе, как можно скорее. И чем дальше от Мадрида, тем лучше. По возможности вообще покиньте Испанию. Но поскольку в Европе ситуация тоже не слишком благополучная, отправляйтесь в Америку или, если не хотите так далеко, в Африку. В Марокко, в испанский протекторат, это вполне подходящее место. После того как закончилась война с марокканцами, там теперь тихо и спокойно. В общем, постарайтесь начать новую жизнь где-нибудь подальше от нашей безумной страны, потому что однажды здесь разразится нечто ужасное, и тогда каждому придется хлебнуть горя.

Я не смогла сдержаться.

— А почему вы сами не уедете?

Отец опять горько улыбнулся, протянул свою большую руку и крепко сжал мою ладонь. Рука была теплая, и он заговорил, не убирая ее:

— Потому что у меня нет будущего, дочка: я сжег за собой все мосты. И прошу тебя, не говори мне «вы». Для меня все кончено, я уже прошел свой жизненный путь — возможно, конечно, несколько раньше срока, но не имею уже ни желания, ни сил бороться за новую жизнь. Решаясь на такой поворот, человек должен мечтать и надеяться, верить в будущее. Иначе это просто бегство, а я не собираюсь никуда убегать — лучше уж останусь здесь и встречу все, чему суждено произойти. Но у тебя, Сира, все по-другому, ты молода, должна завести семью и жить счастливо. Только в Испании сейчас становится все хуже и хуже. Так что советую тебе — как отец и как друг: уезжай. Возьми с собой маму, чтобы могла порадоваться внукам. И заботься о ней, как должен был заботиться я. Обещай мне, что сделаешь это, Сира.