Путь постепенно делается пологим. Вереск и болотная трава у кромки тропы уступают путанице полевых растений. Начинают чирикать и лопотать птицы.

– Ну вот, – говорит Март, останавливаясь там, где тропа протискивается между изгородей к мощеной дороге. – Знаешь, где находишься?

– Понятия не имею, – признается Кел.

Март смеется.

– Иди этой дорогой примерно полмили, – говорит он, показывая клюкой, – выйдешь на борин[67], который позади земли Франси Ганнона. Увидишь Франси – не волнуйся, он на этот раз трепаться про тебя не станет. Воздушный поцелуй ему пошли, он и счастлив будет.

– А ты не домой?

– Ой батюшки, нет. Я в “Шон Ог”, пропустить пинту-другую-третью. Заслужил.

Кел кивает. Он бы и сам выпил, но ни ему, ни Марту оставаться в обществе друг друга не хочется.

– Ты правильно поступил, что отвел меня туда, – говорит.

– Это мы посмотрим, да, – говорит Март. – Потискай Лену от меня. – Салютует клюкой и хромает прочь, а низкое зимнее солнце отбрасывает по дороге за ним долгую тень.

В доме холодно. Вопреки многим одежкам и физической нагрузке, Кел промерз насквозь; гора проникла в него глубоко. Он стоит под душем, пока не кончается горячая вода, но чувствует, как холод распространяется из костей, и Келу кажется, что он по-прежнему пропитан густым запахом торфа, отравленным смертью.

В тот вечер он сидит дома и не включает свет. Не хочет, чтоб явилась Трей. Его сознание еще не вернулось в тело; не хочется, чтобы она увидела его прежде, чем сегодняшний день хоть немножко выветрится. Все, что на нем было, Кел складывает в стиральную машинку и усаживается в кресло, смотрит в окно, как поля гаснут до морозного синего сумрака, а горы теряют подробности и превращаются в темный покойный окоем. Кел думает о Брендане и о Трей там, в этом неизменном очерке; Бренданом постепенно овладевает воля болота, Трей исцеляет раны свои сладким воздухом. Кел думает о том, как прорастет что-то там, где пролилась в почву его кровь, и о своих руках, что копали сегодня эту землю, о том, что они пожали и что посеяли.

Трей приходит назавтра. Когда стучится в дверь, Кел гладит на столе одежду. По одному лишь напряженному стуку он чувствует, чего ей стоило так долго не появляться. Трей попросту колотит в дверь, словно главное – радоваться этому грохоту.

– Заходи, – кричит он, выключая утюг из розетки.

Трей осторожно закрывает за собой дверь и протягивает фруктовый кекс. Выглядит она гораздо лучше. На нижней губе все еще здоровенная болячка, но фонарь на глазу посветлел до бледной желтоватой тени, и в целом двигается она не так, будто ребро ей мешает. Кажется, выросла еще на полдюйма.

– Спасибо, – говорит Кел. – Как ты?

– Шик. Нос у вас получше.

– Помаленьку. – Кел кладет кекс на стол, достает из ящика часы. – Я добыл то, что тебе надо.

Протягивает Трей часы. Они чистые – Кел их прокипятил, а потом оставил на ночь на обогревателе. Понимает, что, вероятно, им хана и никакой починки, если только болото не опередило его, но сделать это было необходимо.

Трей переворачивает часы, смотрит на надпись сзади. На руках у нее отметинки, розовые, глянцевитые – там, где отвалились сухие корочки.