Я снова проверила входящие сообщения. От Уэстона ни слова. К настоящему времени он уже должен был уйти с реабилитации, к тому же в последнее время мы отвечали на сообщения друг друга почти сразу же.

«Потому что так поступают друзья. И нет тут “ничего сложного”».

Падал снег, когда я вышла из своей квартирки на Роудс-драйв и быстро пошла к шикарному жилому комплексу, в котором жил Уэстон, – недалеко от кампуса. На фонарных столбах висели рождественские гирлянды, и золотистые лампочки горели в сером свете гаснущего дня.

Сердце билось у меня в груди веселой птицей, а с губ не сходила улыбка. Разговаривая с Руби, я не призналась, как сильно жду совместного с Уэстоном похода по магазинам.

Я постучала в дверь его квартиры, потом нажала кнопку звонка. Наконец я услышала безжизненное, равнодушное «да».

Уэстон говорил так, будто неохотно отвечал на телефонный звонок. «Я всё еще здесь».

Он всегда оставлял дверь незапертой, чтобы я могла войти в любое время; я прошла вглубь квартиры и нашла его на кухне: он согнулся пополам в своем инвалидном кресле и как завороженный смотрел на осколки стекла, поблескивающие под колесами кресла.

Один осколок хрустнул под подошвой моего ботинка, когда я подошла к Уэстону.

– Батюшки, что случилось? Как ты?

Уэстон поднял голову, его сине-зеленые глаза напоминали неспокойное море в шторм.

– Я наливал воду в стакан, – проговорил он. – Уронил стакан и услышал выстрел.

На долю секунды меня охватила паника, но потом я поняла, что он говорит о своем прошлом. О войне.

– Всё хорошо, – сказала я. – Всё закончилось.

– Я не чувствую, что всё закончилось, – ответил Уэстон. – Я слышал не те выстрелы, когда стреляли в меня. Это я стрелял. – Он посмотрел на меня покрасневшими глазами, в его голосе зазвучала злость. – Я убил шесть человек, Отем, а может, и больше. Может быть, намного больше.

– Ты делал то, ради чего тебя послали на войну. Защищал свой взвод. Спас жизнь Коннору.

– Я уже давно так отвратно себя не чувствовал. Словно я под водой. – Он вдруг поморщился и потянулся к правому бедру. – И еще эти проклятые мышечные спазмы…

– Позволь мне. – Ногой я сгребла в сторону осколки, присела на корточки и стала растирать его обтянутую джинсами ногу. Я заметила, что на его запястьях черные пятна, а ладони покрыты волдырями.

– Разве ты не говорил, что, по словам твоего психотерапевта, гнев накатывает волнами? – спросила я.

– Ага.

– Это такая волна. Сейчас ты под водой, но волна схлынет.

Я продолжила разминать его икру.

Уэстон смотрел на мои руки, в его взгляде, в опущенных уголках губ читались тоска и сожаление. Я вдруг очень остро осознала, что прикасаюсь к Уэстону; пусть это невинное прикосновение через одежду, и всё же я к нему прикасаюсь. Наверное, ему неприятно, что я это делаю, учитывая, что он сейчас парализован.

– Извини, – сказала я, отдергивая руки. – Я просто хотела помочь.

– Ты помогла, – ответил Уэстон. – Но я понимаю, это отвратительно.

– «Отвратительно»? Почему ты так говоришь?

– Потому что мои ноги мертвы.

– Неправда, – возразила я. – Ты чувствуешь давление, у тебя бывают спазмы, а значит, твои ноги живы. – Я взяла его испачканную, покрытую волдырями руку в свою. – В тебе нет ничего отвратительного, Уэстон. Ты…