От клетки с финистами доносились уже совсем нечленораздельные вопли Совы, пока не захлебнулись вдруг и разом. Коренные придвигались отовсюду.

Рахмет попытался прикрыть отход Дрозда, но тут его ударило в грудь, стена встала боком, и он побрёл-полетел вдоль неё, лёгкий и мягкий, как ломтик свежевыпеченного хлеба. Потом ему преградили путь руки, ещё руки, битый кирпич, камень, темнота.

После него уже никто не спустился.

«Реш-реш-реш», – слышал Рахмет, пытаясь разобраться, уже открыты его глаза или нет.

Под локтями ходили чьи-то жёсткие плечи. Ноги не слушались и норовили пропустить шаг-другой. Вокруг цокало, и скребло, и царапало, и это были неправильные звуки.

– Где? – смог выговорить он.

В ответ кто-то всунул ему в пальцы подсветку.

Бусинки, бусинки, бусинки. «Реш-реш-реш».

– Рядом, – шепнул в ухо Сыч. – Шагов…

С визгом, переходящим в скрежет, охранные крысы бросились на отступающих чужаков. Рахмета дёрнуло в сторону, он едва не упал, потеряв опору.

И тут же грохнуло так, что глазам бы в череп закатиться. Ярче солнца разгорелась листвяная светляшка, озаряя жирные зады и голые хвосты толщиной с ногу. Крысы в ужасе метались по пещере, спасаясь от слепящего огня.

Рахмет и Алим волоком подтащили Сыча к незнакомому лазу – не тому, через который шли во дворец.

Левой руки у старика недоставало до локтя. Он припал спиной к стене, сполз, оставляя за собой бурый след.

– Прости старого, – прохрипел он, – не удержал зверьё!

– Прости и ты, Сыч. – Рахмет сжал плечо листвяного. – Не такого для нас хотел.

Тот только криво ухмыльнулся и неповреждённой рукой вытянул из-за пазухи нитку с целым пучком птичьих перьев. Алим положил ему на колени полупустой скорострел. Светляшка уже едва тлела, но этого света хватало, чтобы разглядеть коренных, вбегающих в пещеру со стороны дворцового подземелья.

– Лети уже, Соловей! А то некому и помянуть меня будет.

И Рахмет с Алимом ринулись прочь. Вслед им неслись слова заговора:

– Как помнил, так и забуду, что было, того и не было…

Оставшийся в темноте старик-листвяной одно за другим разламывал перья, освобождаясь от ненужных и опасных воспоминаний.

Рахмет выскреб из подсумка остатки тутытамовых семян, швырнул веером под ноги, надеясь, что им хватит влаги, чтобы пуститься в рост.

Лаз был ýже и грязнее, чем предыдущие. И вёл в никуда.

Они стояли на вязкой полоске песка, уходящей в тёмную живую гладь, рыжий поток, переливчатые радужные пятна. Мимо них плыли мятые обёртки, линялая ветошь, гнилые овощи, высовывали любопытные стеклянные носы пивные баклажки.

– Некуда дальше! – рявкнул Рахмет. – Одна вода вокруг!

– Мать-река! – восторженно выдохнул Алим.

Скованная камнем, скрытая глубоко под землёй водная стихия дробила тусклый свет маленькими злыми волнами.

На стенах в конце хода за спинами разбойников заплясали отсветы.

Алим нахмурился, прижал ладони к вискам и внятно произнёс:

– Гуляй, водна сила, от чада к чаду, от рыбы к рыбе, от гада к гаду…

Грохнул выстрел, и пуля выщербила с потолка облачко серой известковой пыли. Алим говорил и говорил, Рахмет не мог разобрать ни звука, зато перед глазами его, будто выведенные синим пламенем, загорались буквы. Я же всё это знал, подумал Рахмет. Должен был знать…