Он лукаво посмотрел на Лену: «Да и вообще, с кем я сейчас разговариваю? С той ли самой Еленой или с литрой? Насколько живущие внутри вас тексты заменили вас саму за это время? Если принимать каждый прочитанный и сочиненный текст за некое существо, вы же ими полнитесь, они за вас, может, и отвечают даже. В этом плане высказывание Умара ибн аль-Хаттаба не столько уж неверно. Или как там у Блока в романе его, из которого папа пробовал вычленить стишок по размытым описаниям, очень смешно и грустно, что у него получилось, но все равно не получилось: „Девочка в церковном хоре пела, о том, кто голоден и одинок, кто по дороге идет несмело, потому что очень уж занемог“. Плюс в книге-то про концовку стишка совсем ничего не сказано, кроме того что Георгия охватило удивительное, как луч, отчаяние, вроде бы восходящего скалама, но в умозрительном луче этом, казалось, можно было разглядеть пылинки, и ни одна из них не стремилась вверх — все они оседали. Папа из этого сотворил такую драматическую концовку: „Дом его станет серым, стекло треснет и разобьется, потому что назад никто не вернется“. Так вот, в романе, в конце, говорится про тексты, которые буквально линзы образуют перед глазами стихотворца, такую оптическую иллюзию создают, дескать, какая разница, какое на самом деле настоящее, да и что такое настоящее, что-то такое, в общем. А затем, что без текстов человек будто и не человек вовсе. Как вы? Наверно, семья постепенно вытеснила это все, такое у многих бывает».

«Не вытеснила, — призналась Лена, и брови у Славы дрогнули удивленно. — Совестно, больше семья теснится сбоку от текстов порой, но не замечает этого. Дети буквально выросли по соседству со стишками, они и ломки мои принимают больше за издержки профессии, и все такое. Муж и тот не знает».

«Так это очень сложно, — сказал Слава. — Отец говорил, и во многих вещах не совсем разделяю его взгляды, но тут верю его опыту. Это совмещение в быту — очень зыбкая конструкция. Он говорил, что одно дело, когда где-нибудь, грубо говоря, на лесоповале, те несколько текстов, что ты знаешь, буквально на плаву тебя держат, напоминают, кем ты все же являешься, что от тебя осталось, что тебя определяет в итоге, а другое — быт, когда все прекрасно, и незачем, казалось бы, вот так вот сгущаться вокруг своего своеобразного ядра, тут, вроде бы, и так вокруг твое ядро повсюду, каждая вещь в доме говорит о тебе, там твои записи, сям, вот твое одеяло, которое ты сам себе выбрал, вот обои, которые ты захотел поклеить — и поклеил, тут мебель, которую тоже, вроде, сам выбрал или поучаствовал в выборе. Тут работа, которую поискал, поискал на свой вкус, но тоже не палками тебя загоняли, тут люди, с какими дружишь или не дружишь — и твой выбор, и обстоятельств, но отчасти-то — твой. И вот так это все растекается по вещам, по знакомым и друзьям, по прогулкам, по телевизору, по семейным всяким штукам, когда нежность, гнев, отвращение, радость — все не в текст концентрируется, а распыляется уже и на людей тоже. Это очень, очень сложно, как вы ухитряетесь — не понимаю».