Он сам служил так, что ему не приходилось сталкиваться с американцами и с войсками НАТО — но офицеров, которые служат в престижной ГСВГ он знал, и знал, что к НАТОвцам они относятся с уважением. Он подозревал, что точно такое же уважение испытывают к ним и НАТОвцы, может быть этого не показывают — но достойного врага всегда уважаешь, хотя бы потому что без достойного врага невозможна достойная победа. А если служить не ради достойной победы — то ради чего вообще тогда надевать форму?

А вот что делать с этими?

С теми, кто четвертует пленных и выкалывает глаза раненым? С теми, кто закопал пленного солдата по шею в землю и испражнялся на него, пока тот не задохнулся в дерьме? С теми, кто так ненавидит нас, что готов умереть сам, только чтобы убить и нас. С теми, кто убивает детей, чтобы устрашить взрослых?

Эти, которые идут по улице — сказал ли хоть кто-то из них слово против жестокостей джихада?

И чем отличается восемнадцатилетний пацан, сгоревший в бензовозе у Саланга от восемнадцатилетнего пацана, который сгорит в атомной топке?

Да ничем.

Нет здесь невиновных, нет здесь гражданских. Все они воюют, весь народ воюет, все мусульмане воюют. Значит, все должны отвечать. Сначала они взорвали кинотеатр, потом они взорвали бомбу у посольства, они обстреливают ракетами городок советников, стараясь попасть по площадке, где играют дети? Кто-нибудь из них, делая это, задумался о своих женщинах и детях в одном из лагерей близ Пешавара?

Нет? А стоило бы.

Нет здесь невиновных. Все — ответят.

Найдя место у тротуара — кажется, здесь разрешена была стоянка — он ювелирно втиснул туда свой пикап. Заглушил двигатель. Посмотрел на часы.

Все, пора.

В этот момент, откуда-то из-за плеча пронзительно и неприятно заверещал клаксон.

Дженна Вард увидела, как мужчина лет сорока, роста выше среднего, в брезентовой куртке — ветровке со знаком ООН вышел из-за пикапа и направился к ее машине. Правую руку он держал в кармане — и неприятное предчувствие кольнуло ее где-то под ложечкой. Она приоткрыла дверь потому, что ветровое стекло не опускалось.

— Да, мэм?

Эй! Может, вы меня подвезете? Будете любезным до конца? У вас же есть машина!

Здесь есть две машины, возьмите одну из них!

— Вы?!

Журналистка сама не поняла, как сказала это. Но сказала

Да человека, мужчина и женщина смотрели друг другу в глаза — и ничто в мире не могло прервать воцарившегося молчания. Кроме разве что — ядерного взрыва…

Подполковник потянул дверь машины на себя

— Подвиньтесь.

Они выехали за город, поехали по объездной. Потом выехали на федеральную дорогу. Они ехали на север, в сторону Малаканда и на дороге было много военных машин, но проехать можно было.

Отъехав от города километров на семь — восемь — подполковник внезапно свернул на какую-то стоянку рядом с дорогой, остановился. Рядом были горы, было видно, что в воздухе много самолетов, и военных, и гражданских. Им было хорошо видно — они стояли у самой дороги.

— Кто вы? — спросила Дженна Вард — зачем мы остановились?

— Сейчас … — подполковник посмотрел на часы.

Самый первый момент, момент срабатывания ядерного взрывного устройства — почувствовали все, это потом говорили многие, те, кто был на достаточном расстоянии, чтобы выжить. Ничего пока не было видно, ничего не было слышно — но все как-то разом почувствовали, что что-то не то.